Антонина Форпикова, Егор Поликарпов. Оккупация Лихвина в воспоминаниях Антонины Форпиковой: ВИДЕОМЕМУАРЫ
Оккупация Лихвина в воспоминаниях Антонины Форпиковой
– Здравствуйте! Меня зовут Егор Поликарпов. Я преподаю древнегреческий и латынь. Но сегодня речь будет не про языки классической древности, а про Антонину Васильевну. Она моя свойственница. (Кто не знает такого русского слова – смотрите в словарь Ожегова.) Что интересного в Антонине Васильевне? Она замечательный участник исторического процесса и сама в некотором смысле исторический документ. Сейчас она живет, так сказать, в эмиграции – на Васильевском острове в Петербурге, но ее родина – это город Чекалин (до 1944 года назывался Лихвин). По официальной версии Чекалин – самый маленький город Российской Федерации. Всё это, конечно, номинально и фиктивно. Почему? Ну, например, потому что родиться сейчас в Чекалине нельзя: нет родильного отделения, да и больница вообще закрыта. А что это за город, если в нем нельзя родиться? А вот Антонина Васильевна родилась как раз в Лихвине-Чекалине тогда, когда это еще можно было там сделать. В каком году вы родились?
– В 1930 году, 14 февраля.
– Получается, что на данный момент (ноябрь 2020 года) вы одна из старейших уроженок города Чекалина. И на этом примечательность Антонины Васильевны не заканчивается. Какую фамилию вы носили в детстве?
– Салищева. Антонина Салищева.
– И это второй замечательный момент. Салищев – типическая лихвинско-чекалинская фамилия. Когда-то чуть ли не четверть города была с такой фамилией. Часть однофамильцев были родственники, часть в родственных связях не замечены. А теперь какая у вас фамилия, Антонина Васильевна?
– Теперь я Форпикова. Форпиков – фамилия моего покойного мужа. Он тоже родом из Лихвина-Чекалина. Я с ним училась в местной школе, в одном классе.
– И это третий замечательный момент. Дело в том, что по нашим предварительным изысканиям Антонина Васильевна сейчас единственный носитель такой фамилии и в России, и на всем земном шаре. Кроме нее, Форпиковых не осталось: мужчины вымерли, женщины поменяли фамилии. Между тем, это была тоже лихвинская фамилия: Форпиковы родом отсюда, из Чекалина. Происхождение фамилии не очень ясно. Скорее всего, она флотского происхождения: форпиком на судне называется носовой отсек. Это голландский термин, отголосок петровского времени. Вероятно, кто-то из Форпиковых служил в XVIII или XIX веке на флоте и там получил такую фамилию. Таким образом, Антонина Васильевна на заре юности носила самую распространенную лихвинско-чекалинскую фамилию – Салищева, а теперь она единственный носитель фамилии Форпикова, тоже местной. Любопытно, что языковед Унбегаун в своей известной монографии «Русские фамилии» не учитывает ни Салищевых, ни Форпиковых. Есть у него параграф про фамилии, происходящие от названий плавсредств и снастей, вроде Фрегатова или Парусова, но фамилия Форпиков выглядит гораздо изощреннее на этом фоне.
– Да, вот такая уникальная фамилия.
– А еще Антонина Васильевна в детстве пережила оккупацию Лихвина немецко-фашистскими захватчиками. И сама была отчасти жертвой этой оккупации: немцы убили ее отца – Василия Федоровича Салищева, работавшего в лихвинском лесничестве. Вот на заднем плане его посмертный портрет, нарисованный с фотографии в 1942 году лихвинским же художником-самоучкой Салищевым. Салищев нарисовал Салищева. Антонина Васильевна, расскажите о тех событиях.
– Когда немцы пришли в Лихвин, я с матерью, отцом, младшими братом и сестрой была в лесничестве, где работал отец. Это в нескольких километрах от города. Мы даже не знали, что немцы вошли в город: связи никакой не было, магазины после отхода Красной Армии разграблены. И вот рано утром 25 октября к нам в лесничество пришел отряд немцев, привели их двое русских пособников. Они арестовали всех мужчин, включая лесничего – белоруса Семенкова и моего отца – Василия Федоровича Салищева. Он был помощником лесничего. Схватили даже двух подростков – старшеклассников Коробкова и Морозова. Я с ними в школу ходила, хоть они и старше были: из лесничества в город через лес страшно ж было ходить, звери попадались дикие по дороге. Они меня дразнили, а я их тоже.
– Как вас дразнили в школе?
– Дразнили так: «Салка, Салка, дай колбаски – я не ел до самой Пасхи».
– «Салка» производно от фамилии Салищев?
– Да. И их тоже немцы забрали. Всего 16 человек. Отец сказал моей матери (Ефросинье Егоровне), что, дескать, разберутся и отпустят. Никто еще не знал тогда, на что немцы способны. Больше живыми мы их не видели. На следующий день мать моя пошла в город узнать, где они. А никто про них ничего не знал. В городе было много пришлого люда – окруженцев, пленных. Кто-то выдавал себя за бывших заключенных. И вот в одном месте ей сказали: не ищите, их на опушке леса расстреляли вчера, не приводя в город; видели, что немцы две пары снятых сапог несут. Тогда Ефросинья Егоровна пошла в указанном направлении, обратно к лесничеству, и нашла их всех убитыми.
– Расскажите про инцидент со школьным портфелем.
– Когда немцы заявились в лесничество и арестовали мужчин, то стали забирать еду и вещи, им приглянувшиеся. А мне был куплен к школе новый портфель. Один немец взял его себе. Меня это возмутило. Я подошла, взяла портфель у него из-под мышки и говорю: «Дядя, это мой!» Удивительно, но он мне его отдал.
– Расскажите, как ваша бабушка видела вступление немцев в Лихвин.
– Мы были тогда в лесничестве, а бабушка оставалась в Лихвине. Она ходила смотреть, как немцы вступали. Въезжали на мотоциклах, а доброжелатели из местных их хлебом-солью встречали: много было обиженных на советскую власть. Посмотрела она и пошла домой. А когда докостыляла до дому, то там уже немцы – замки посбивали, кур-гусей стреляют. А нужду немцы справляли так: идет по улице и, где приспичит, снимает штаны и садится, не стесняясь никого, как будто кругом не люди, а животные. Это я сама наблюдала.
– Как вы похоронили отца?
– Расстрелянных не разрешали хоронить две недели. Моя бабушка ходила к старосте Шутёнкову за разрешением. Он сказал, чтобы как-то потихоньку это сделали. За телами ездили втроем – бабушкин брат, вдова Семенкова и я. У брата бабушки была телега с лошадью, он же сделал два гроба – для отца и для Семенкова, лесничего. Он был из Белоруссии, близких здесь у него не было. Их в одной могиле мы и похоронили. Мать не ездила за телами: у нее на руках двое младших детей были. Поехали за телами мы рано утром... Картина была страшная. Отца я узнала только по одежде, всё лицо было разворочено – думаю, разрывными пулями расстреливали. Положили мы их – отца моего и Семенкова – в гробы и сразу же заколотили, так что я была последняя, кто тело отца моего видел. Но повезли не прямиком на кладбище – заехали домой на Стрелецкую, чтобы бабушка и мать попрощались. Мы тогда в нашем доме жили на кухне, туда нас немцы выгнали. Когда мы подъехали, то немцы повыскакивали из дому с фотоаппаратами. Фотографировать стали и кричать: «Партизан! Партизан!»
– За несколько дней до прихода немцев к вам в лесничество приходили козельские партработники...
– Да, это и повлекло расправу, наверное. Они уходили в партизаны и работникам лесничества предлагали. Те не пошли, сославшись на семьи с маленькими детьми, но кто-то немцам донес обо всем этом.
– Расскажите, как немцы уходили из Лихвина после двух месяцев оккупации.
– В конце октября пришли, а в конце декабря уже отступили. Но вошли они без боя, а уходили уже с боем. Три дня был бой. Много красноармейцев погибло. Нам потом наши сказали, что хотели было катюшу применять. Отступали фашисты через проулок, который мимо нашего дома от Стрелецкой ведет к лесу. Там их, наверное, эшелон на железной дороге ждал. Мы боялись, что наш дом подожгут, но обошлось. А подожгли они свой грузовик с припасами, бросив его на Стрелецкой. Однако ветер был в сторону кабины, и мы забрались в кузов и повытаскивали оттуда немецкий провиант: сливочное масло, шпроты, кофе зерновой. Вкусные были продукты, но зернового кофе мы до этого не видали и – что с ним делать, не знали. Мы его, смешно сказать, варили неразмолотым: бурда получалась, конечно. Был трагикомический случай на нашей же улице, позднее, уже после ухода оккупантов. Немецкий самолет сбросил бомбу, а одна бабка в своем доме на печи лежала. Весь дом разнесло, а бабка на печи лежит как ни в чем не бывало.
– А теперь про портрет вашего отца, убитого немцами. Два месяца спустя Ефросинья Егоровна заказала местному художнику нарисовать с фотографии портрет убитого супруга. Вот этот портрет, это тоже своего рода исторический документ. Здесь и дата стоит: 25 февраля 1942 года. И подпись: Салищев. Фамилия у художника была такая же, как у вашего отца.
– Да, он жил на Белёвской улице (тогда – Урицкого), близ кладбища. Как звали его, не помню. Большой талант был. И жена его была тоже Фрося.
– С 1942 года висел портрет в чекалинском доме, а в позапрошлом переехал в Петербург и теперь он тут, на Васильевском острове, рядом с Антониной Васильевной.
К О Н Е Ц
ДНЕВНИК ДЕКЛАССИРОВАННОГО КЛАССИКА
А ещё
© Антонина Форпикова, Егор Поликарпов: текст, оформление. По всем вопросам просьба писать сюда: zaumnik.ru@mail.ru, либо сюда: vk.com/repetitor_latyni, либо сюда: facebook.com/polycarpov.