|
Далее: Глава 2. Литературное поприще в Древней Греции; отношение древних греков к литературе |
В. Ф. Корш. История греческой литературы.
В обработке Е. А. Поликарпова на основе издания 1881 г. (СПб., издание Карла Риккера):
специально для проекта «ZAUMNIK.RU — Уроки древнегреческого языка и латыни»
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Общий характер и особенности древнегреческой литературы
Покидая Древний Восток и переходя в Древнюю Грецию, мы впервые вступаем на почву свободной мысли и свободного творчества. Медленно, правильно высвобождаются древнегреческая мысль и древнегреческое творчество из долгого доисторического периода предварительной подготовки и заимствований с Востока и достигают потом полного, широкого, невиданного дотоле расцвета. Влияние Древнего Востока на Древнюю Грецию несомненно.
- Финикийцы передали грекам свой алфавит;
- многие мифы и культы, например культы Афродиты, Диониса и Кибелы, были восточного происхождения;
- с Востока, как доказал Бёк1, получили Греция и средняя Италия свои меры и вес;
- греческое искусство также многим обязано Востоку.
1 August Böckh. Metrologische Untersuchungen über Gewichte, Münzfüsse und Masse des Alterthums in ihrem Zusammenhange. Berlin, 1838.
Дух умственной и нравственной свободы, дух положительного исследования — вот что отличало древнего грека от восточных людей и греческую культуру — от восточных, которые она сменила. В то время, как умственная жизнь Востока остановилась, застыла на известных идеях и формах, не имея силы из них высвободится, живой и свободный ум грека стремился обнять мир своим пытливым исследованием. Нет того очередного тогда вопроса жизни, морали, науки, которого бы не коснулось исследование древнего грека, умевшего при случае и умирать за сознанную истину. Только у греков встречаем мы в древнем мире бескорыстное и плодотворное рвение к познанию природы и человека, которое не могло быть доступно восточному человеку под влиянием созданного и закрепленного им религиозного и политического деспотизма.
Греция принадлежит к теплейшим странам умеренного пояса, и особенности ее благословенной природы не остались без влияния на ее население. Эта небольшая страна, изрезанная горами, представляет замечательное географическое разнообразие. Но было бы странно преувеличивать влияние климата на древнегреческую культуру. Климат может благоприятствовать успехам образованности или задерживать их временно, но не он создает ее. В том же самом климате, где жили древние греки, теперь живут говорящие по-новогречески современные греки, но тот же климат не делает их в наше время двигателями всемирной истории. Даровитость и свежесть народности играют тут главную роль.
 |
|
В изрезанной горами Греции, море с его многочисленными заливами и островами служило наиболее доступным и удобным путем не только для внутренних сношений, но и для сообщения со странами, облегающими Средиземное море. Сама природа указывала грекам на эту стихию как на лучшее средство к умственному и материальному общению между ними. Родиной древнегреческого эпоса была Иония, откуда он быстро распространился по всей Греции. Тем же морским путем отливал из Греции избыток ее народных сил; морем выселялись древние греки для основания колоний на островах Эгейского моря, по берегам Малой Азии, в Италии и Сицилии. Так возникли новые Эллады: одна — на востоке, другая — на западе, свободные от исторических условий, более и менее задерживающих народное развитие; эти колонии быстро и широко расцвели и опередили на время свои метрополии.
Древнегреческие племена, двигавшие литературу: эолийцы, дорийцы; ионийцы и афиняне
Горы и море делят Грецию географически на несколько областей. Ее географическому дроблению соответствует разделение древнегреческой национальности на племена, или отрасли, из которых каждая более или менее живет своею отдельною жизнью, имеет свой особый характер. Древнегреческая народность распадалась на три крупных племени:
- эолийское,
- дорийское и
- ионийское,
Характер эолийской отрасли не пользовался уважением в Древней Греции. Позднейшие греки упрекали эолийцев в слабоумии и тупости, и, действительно, им принадлежали только первые, древнейшие начатки греческой поэзии. В характере эолийцев было что-то наивное, непосредственное; они легко поддавались впечатлению минуты (в противоположность дорийцам, у которых преобладали рассудочные способности) и не отличались творческим даром. Эти племенные особенности привели эолийцев к упадку в Элиде и Беотии. Дорийцы — истый горный народ. Сначала в северной Фессалии, потом в маленькой гористой Дориде, выработался и созрел их тяжелый, практический, консервативный дух, с его суровой выдержкой и религиозностью, сильною, но узкою любовью к отечеству, преданностью раз установленному порядку и обычаю, недоверием и антипатией к нововведениям, молчаливостью и чуткостью к слабостям и ошибкам других. Но суровая и консервативная простота этого горного племени крепко держалась только в Дориде и на Крите, вне соприкосновений с разлагавшими ее влияниями. В больших городах, где наиболее скрещивались национальности, в этих центрах тогдашних мировых сношений — в Коринфе и Сиракузах, она быстро подверглась разложению и порче.
Совсем другого закала были ионийцы. Живой, многосторонний и глубокий ум, прирожденное изящество, здоровая впечатлительность и сильное воображение, с тонкою чуткостью не к физическому только, но и к умственному наслаждению, отличали это даровитое племя, которому принадлежит первое место в истории древнегреческой образованности вообще и литературы в особенности. Иониец был в высшей степени общителен; наблюдая и изучая человека и природу, он находил высокое наслаждение в передаче своих наблюдений и мыслей другим — и создал богатую литературу. На ионийской почве расцвели и древнегреческая поэзия, и древнегреческая наука. Те же великие способности, но дольше сохранившиеся, отличали одну из отраслей ионийского племени — афинян. В то время как ионийцы, выселившиеся за море, преимущественно на берега Малой Азии, быстро опередили своих соплеменников в умственном и литературном отношении, афиняне, оставаясь в Греции и сначала медленно подвигаясь вперед, впоследствии продолжали, с более свежими силами, их культурное дело. Прирожденное чувство меры, необыкновенная восприимчивость к общим задачам человечества и пластической красоте форм, счастливейшее сочетание живой фантазии с ясным и глубоким умом, теоретических стремлений и практического смысла, придали афинской образованности не только общегреческое, но и общечеловеческое значение. Ни один народ древности не мог поравняться с афинянами в глубоко-либеральном и гуманном направлении внутренней политики, в восприимчивости к политическим теориям и в попытках к их осуществлению. Нигде в Греции личность гражданина (но только гражданина, а не женщины и не раба) не пользовалась таким простором и такою свободой, как в Афинах; нигде в Греции не было так сильно стремление к свободному личному развитию. Многостороннее образование представлялось афинянину высшею и лучшею целью гражданской жизни. Каждый афинянин стремился к этой цели по своим средствам, каждый читал, писал, обсуждал, спорил. Афинянину больше, чем всякому другому греку, была присуща потребность высказывать и передавать другим свои мысли и ощущения. Природа наделила его даром легкой, остроумной беседы. Литература Древней Греции носит на себе, как мы увидим, резкий отпечаток этой особенности, этого дара. Дар слова не был в Афинах только уделом немногих образованных людей; им обладали и низшие слои свободного населения. Афинская жизнь была по преимуществу публичною, и беседы о текущих вопросах знания и политики происходили в Афинах не в частных только домах, но и на площадях и рынках, в так называемых гимнасиях и палестрах. Старики и юноши сходились там для серьезных или веселых бесед. Единомышленники большею частью собирались в одних и тех же местах, и таким образом образовались многочисленные кружки, не оставшиеся без влияния на литературу. Люди, не писавшие ни одной строки, как, например, Сократ, имели тут большое влияние на умы. Отсюда преобладание разговорной формы в древнегреческой прозе. Отсюда непрерывное общественное и умственное движение, породившее богатую литературу Греции и самый сложный и зрелый плод ее — драму. Афины были умственным средоточием Древней Греции. Все выдающиеся литературные деятели Греции считали долгом прожить в Афинах более или менее продолжительное время, как европеец новых времен — в Париже; всякий талант находил себе здесь проверку, признание, толчок к дальнейшей деятельности. И даже тогда, когда Афины утратили всякую тень политического величия, они еще сохраняли свою древнюю славу и обаяние настоящей родины науки, литературы и искусства.
Древнегреческая национальность получила в Афинах свое высшее и потому умственно-объединяющее развитие. Как ни велики племенные отличия разных ее отраслей, последние всегда представляли и несомненные общие черты, в силу которых сами древние греки естественно сознавали свое национальное единство. Деятельное участие граждан в общественных делах, в противоположность политическому рабству образованных народов Востока, вырабатывало характеры, воодушевляло к деятельности и рано вывело грека на широкий путь свободного теоретического и художественного творчества. Для нас, современных европейцев, наследников античной образованности, которые пошли гораздо дальше древних в морали, литературе и науке, греческий идеал гражданина, с присущим ему рабством семьи и множества людей, уже не может оставаться идеалом человека. Его несостоятельность доказана историей. Но это был, тем не менее, в высшей степени образовательный и прогрессивный идеал всего образованного человечества в течение многих столетий. Он двинул человечество вперед и дал ему возможность к дальнейшему развитию. Известная доля его, и притом бессмертная доля, вошла и в состав нашей современной образованности.
На светлом фоне древнегреческой национальности, в ее лучшие эпохи, были, к тому же, и очень темные пятна. Блестящие и солидные качества древнего грека имели свою оборотную сторону. Гибкость его характера нередко переходила в изворотливость и бесхарактерность. Во времена упадка, вероломство грека приводило в негодование правдивых римлян. Грек не гнушался лжи и обмана. Стремление к материальному благополучию делало его неразборчивым в средствах к достижению цели. Он страстно любил блага жизни, почет и влияние в государстве и обществе; бедность человека, хотя бы и не по вине его, считалась не только величайшим несчастием, но и постыдным положением. Греческая тонкость нередко переходила в лукавство и мстительность; хитрость и лукавство считались завидными качествами; Одиссей легенды и поэзии есть признанный идеал грека. Выдающеюся чертой в характере грека было живительное, ободряющее стремление к известности, славе и бессмертию; но это стремление нередко переходило в самое мелкое тщеславие, к которому римляне относились с величайшим презрением. Все эти темные стороны национального характера были, однако же, лишь теневыми, оборотными сторонами блестящих дарований великого народа, с которым не сравнился ни один народ древности в литературе и искусстве.
Древнегреческая национальность никогда не слагалась в одно объединенное государство, но Греция тем не менее была ее общим, горячо любимым отечеством; общие исторические воспоминания, общее происхождение, язык, религия и нравы связывали греков в одно целое, помимо государственных уз; в сознании своего умственного превосходства, они называли варварами другие народы, даже близкие им по происхождению, например фессалийцев и македонян или арийские племена Малой Азии, всех, кто говорил на чуждом, непонятном им и дико звучавшем языке. В древнейшее время греки еще вовсе не делали этого различия; но слово «варвар» уже было в употреблении в гомерическое время и впоследствии получило более широкий смысл, обозначая всё негреческое по происхождению, нравам и образу мыслей. С особенной резкостью выяснилось это понятие с того времени, когда персы стали проникать в Малую Азию с завоевательными целями, и громадное персидское царство стало грозить самому существованию греческой национальности. Победа над персами естественно возбудила еще в сильнейшей степени греческое национальное чувство, их пренебрежение к варварам, которые, по мнению греков, самою природой предназначены к подчинению и рабству. Резкое противопоставление своей народности другим стало сглаживаться у греков лишь в позднейшее время, когда Александр Великий покорил Восток. Последствием его завоеваний было постепенное слияние восточной и греческой культуры, и писатель александрийского периода Эратосфен уже высказывает в конце третьего века до нашей эры мнение, что достоинство человека определяется не породой, а умственным и нравственным его уровнем.
В сознании своего культурного превосходства, древние греки считали себя автохтонами, прирожденными туземцами своей страны. Всякое воспоминание о давнем вторжении их предков в Грецию изгладилось из их народной памяти. Но мы теперь знаем, что, надвигаясь на Грецию, они застали здесь население, которое покорилось им, но не исчезло бесследно. Пеласги, как обыкновенно называют древнейшее население Греции, — это не этнографический, а исторический термин, обозначающий глубокую древность в отличие от позднейшего времени и обнимающий как эллинские, так и иные племена. В Греции, уже после ее завоевания эллинами, несомненно оставались крупные остатки фракийцев, фригийцев, карийцев и лелегов — тех самых племен, с которыми греки впоследствии опять пришли в соприкосновение в Малой Азии. Разобщенные и подавленные, эти племена не могли не слиться с завоевателями. И впоследствии, когда эллины уже вполне владели Грецией, в страну еще проникали новые пришлые элементы. Предприимчивые финикийцы, долгое время неограниченно господствовавшие на греческих морях, всюду основывали по берегам торговые поселения и стоянки, извлекая из страны ее естественные богатства. Финикийцам обязаны были греки некоторыми начатками образованности; в греческих религиозных культах и мифах несомненно влияние этого семитического племени. Но с особенною силой проявилось влияние Востока на греческую жизнь в малоазийских колониях, где грекам приходилось вступать в браки с дочерьми туземцев, особенно в ионийских колониях, например в Милете. Даже и в дорийском Галикарнассе был очень силен карийский элемент; в Эфесе была допущена политическая равноправность туземцев и эллинов; княжеские роды в ионийских городах были отчасти ликийского происхождения. Своим музыкальным образованием и многими мифами, древнегреческие колонии были обязаны туземцам. Самые нравы греческих колонистов много изменились под влиянием туземного элемента. Но грек умел давать своим заимствованиям самостоятельную обработку и окраску; его заимствования нередко получали характер совершенно новых явлений. Окруженный иноземными элементами, греческий колонист не терялся и не расплывался в них; он все-таки оставался греком и никогда не терял сознания своего умственного превосходства. При деятельных сношениях колоний с метрополиями, культурные успехи восточных эллинов не могли остаться без влияния на успехи самих метрополий. Влияние азиатских ионийцев на Аттику есть факт исторически доказанный. Велико было также и действие греческих колонистов на туземное население. Знание греческого языка было так распространено между туземцами, что греки могли сноситься с ними без переводчика; греческая поэзия и религия стали доступны и им; дельфийский оракул стал и для туземцев высшим авторитетом. Греческая азбука не осталась без влияния на письменность фригийцев и лидийцев. Даже персы не могли не поддаться обаянию греческих колонистов: на монетах персидских сатрапов встречаются греческие надписи; знатные персы говорили по-гречески; последний персидский царь Дарий прекрасно владел греческим языком. Еще большие размеры приняла эллинизация Востока после Александра Македонского, особенно в городах, которые были основаны им и его преемниками в разных частях прежней персидской монархии. Греческая образованность и греческий язык стали главной опорой новых государств, возникших из мировой империи Александра Великого. В эпоху Августа Малая Азия была совсем эллинизирована, туземные языки или исчезли, или продолжали жить лишь в низших слоях населения и в самых отдаленных областях.
Древнегреческий язык и его наречия (диалекты)
Делению древнегреческой национальности на отрасли, или племена, соответствовали и различные наречия (диалекты) древнегреческого языка. Наречия эолийское и дорийское, хотя и не тожественные между собою, резко отличались от ионийского и аттического. Это последнее, т. е. аттическое, уже в позднейшее время отделилось от ионийского, и очень может быть, что в доисторическое время дорийское наречие отпало точно так же от эолийского; но достоверно то, что в эпоху великого переселения эллинских племен, распадение греческого языка на три отрасли — эолийскую, дорийскую и ионийскую — уже вполне состоялось. Оно выработалось, вероятно, в местах прежнего поселения эллинов и перенесено ими в свое новое отечество. Где именно жили эллины до своего вторжения в Грецию, достоверно неизвестно; но полагают, что они пришли в Грецию частью с востока, из Малой Аэии, частью с севера, из Фракии и Фессалии. В гомеровском эпосе, этом древнейшем памятнике эллинского языка не только для нас, но и для самих греков, язык уже достиг такой высокой степени развития, для достижения которой нужны были целые столетия. Внешнее образование языка представляется уже почти законченным в этом эпосе. Греческий язык впоследствии подвергся, конечно, дальнейшей обработке, но в целом и в общем остался неизменным. Создание языка в главных его очертаниях всегда предшествует созданию литературы; но высшее свое развитие язык получает только с рождением литературы, в руках ее двигателей, сообщающих ему в своих произведениях всё бо́льшую и бо́льшую гибкость и пластичность.
На первый взгляд, диалекты древнегреческого языка мало различаются между собою. Но более глубокое изучение их убедило филологов, что между ними есть существенные различия, главным образом звуковые, особенно в гласных, которые сообщали каждому диалекту его особенную окраску. Древнегреческие диалекты различаются также окончаниями падежей (флексиями) имен существительных. В большинстве случаев в каждом из трех главных диалектов сохранились те или другие остатки древнейших форм языка. Остатки эти найдены во всех диалектах. Каждый из них, мало-помалу вырабатывая новые формы речи, в то же время удерживал ту или другую особенность из общего наследственного достояния. Наибольшее количество остатков древних форм находят в диалектах дорийском и эолийском.
|
Алексей Лозина-Лозинский PESTO Я камни, стертые сандалиями дорян,
|
В историческое время каждое из эллинских наречий имело свою историю, каждое развивалось и вырабатывалось до известной степени и до известной поры, когда древнегреческая культура создала одно общее всем наречие — аттическое, получившее решительное преобладание в литературе, науке и жизни. Но в классическую пору древнегреческой литературы эти наречия еще были, так сказать, литературно равноправны и развивались свободно и самостоятельно, пока не были подавлены культурным влиянием аттического. Наши современные сведения об отдельных наречиях эллинского языка далеко не полны, так как древнейшие литературные памятники Греции не дошли до нас, и филологам приходится основывать свои выводы на одних только сохранившихся надписях (эпиграфических памятниках) и на работах античных грамматистов — работах, которые сохранились лишь в отрывках. Эолийский диалект достиг наибольшей обработки на острове Лесбосе и в колониях по малоазийскому побережью. Ближайший к нему диалект — дорийский — сохранил в наибольшей чистоте древнейшие формы, или, лучше сказать, остановился на них. Он был гораздо больше распространен, чем эолийский. Мы встречаем дорийский диалект на островах Эгейского моря, по берегам Малой Азии; на западе, в Италии и Сицилии, он бесспорно занимал первое место. Дориец, со своим самостоятельным, выдержанным характером, господствовал везде, где он ни появлялся, и везде водворял свои нравы и свое наречие. На острове Крите жило очень смешанное население, и дорийцы составляли лишь небольшую часть его; но весь остров принял дорийскую окраску. Дорийское наречие получило с течением времени большую обработку, и уже древние грамматисты различали более строгую и более мягкую дорийскую речь, или древнейшее и новейшее дорийское наречие. Первое господствовало в Спарте, на острове Крите, в североафриканской Кирене и южной Италии; в других местах, где преобладал доризм, господствовали более мягкие, более обработанные формы дорийской речи.
Ионийский диалект пережил такие же перемены. И в нем различаются старейшие и новейшие формы. Ионийский диалект, господствующий в гомеровском эпосе, превосходил мягкостью и благозвучием все другие. Как наречие, наиболее отрешившееся от первоначальных, древнейших форм языка, ионийский диалект вообще представляет резкую противоположность дорийскому. Ему чужды резкие шипящие звуки, которые долго сохранялись в дорийском диалекте. Ионийский диалект превосходил другие древнегреческие диалекты полнотою гласных и обилием двугласных (дифтонгов), сообщающих языку особенное благозвучие, хотя позднейшие его формы нередко заменяли двугласные простыми гласными. Ионийский диалект подвергся гораздо более изящной и многосторонней обработке, чем эолийский и дорийский, и это объясняется выдающимся участием ионийского племени в создании национальной литературы греков. В руках поэтов, историков и мыслителей ионийская речь достигла высокой красоты и гибкости. Сочинения ионийских писателей быстро распространялись повсеместно в Греции, и созданные ими формы речи стали образцами для других племен. Оттого ионийское наречие рано получило большое значение далеко за пределами своего географического района. Древние не без основания называли ионийское наречие по преимуществу стихотворным: этот характер его вполне отвечал многосторонней даровитости и живой фантазии племени, у которого самая проза получала поэтическую окраску.
Объединяющее значение Афин и аттической речи в позднейшее время
Эллинский язык не остановился, однако же, на этих трех наречиях. Ионийское наречие не осталось высшею и последнею его формой. В цветущее время древнегреческой литературы и образованности получило решительное преобладание четвертое наречие, близко примыкающее к ионийскому, — аттическое, или афинское. Аттический диалект первоначально не отличался существенно от ионийского; он был лишь дальнейшим развитием ионийского, который еще встречается в Афинах, в отрывках Солонова законодательства. Общественный дух, политическое и умственное движение, охватившее вновь устроенное Солоном афинское государство, сообщилось и языку, выработавшему мало-помалу новые формы для новой жизни. Древние различали старейшее и новейшее аттические наречия, но различия между ними незначительны. Начатки новейшего аттического наречия относятся ко времени Пелопоннесской войны, по окончании которой это наречие получило полную обработку и законченность, хотя некоторые писатели того времени, например Фукидид, остались при прежних формах языка. Фукидид стал для нас поэтому главным представителем старейшего аттического наречия. Трагики также во многих случаях остались при этих формах языка, которые нередко предпочитал и Платон, хотя в его время новейшие формы аттического диалекта были уже вполне выработаны.
Оживленные сношения афинян с другими эллинскими племенами, их высокое превосходство над всеми в литературе и искусстве и постоянный наплыв в Афины множества приезжих вскоре придали аттическому диалекту универсальный, общегреческий характер. Он был позднейшей ступенью в развитии эллинского языка, он обогатил его новыми формами, придал ему необыкновенную тонкость, прозрачность, гибкость и, если можно так выразиться, светскость: нигде в древности условные формы речи не были так распространены, как в Афинах. То было нечто в роде французского языка для европейцев восемнадцатого столетия. Понятно, какое влияние должно было оказать это культурное по преимуществу наречие на другие местные говоры. Влияние это было так велико, что в разных говорах Эллады можно проследить тот же самый процесс вымирания местных особенностей, какой совершался во всей жизни отдельных, разрозненных местностей страны. Прежде других наречий уступило этому влиянию ионийское, так как оно с самого начала было ближайшим к аттическому. Долее сохранилось наречие эолийское: беотийцы, по смерти Александра Великого, еще держались своего туземного говора, который, однако же, со временем должен был уступить общегреческой речи на основе аттического диалекта — койнэ. Наиболее живучим оказалось дорийское наречие, державшееся еще долго во времена римских императоров, особенно в отдельных местностях, например в Мессении и на Родосе.
До времени Александра Великого история древнегреческого языка слагается собственно из истории его главных наречий, как и самая история Греции — из истории главных эллинских племен. Решительное, объединяющее преобладание могло получить лишь то наречие, которого литература богаче, универсальнее, образовательнее, а таким наречием было аттическое. Создание обширной, всесторонней литературы в течение двух веков до Александра было делом и заслугой исключительно афинян, их столица стала средоточием духовной жизни для всей эллинской нации. Аттическое наречие отличалось не только своим изяществом, но и строгою грамматическою обработкой. Со времени Пелопоннесской войны каждый грек, имевший притязание на имя образованного человека, усваивал себе те формы речи, которые бесспорно признавались чистейшими и благороднейшими. Отрешаясь от местных наречий в обществе, греки естественно предпочитали аттицизм и в своих сочинениях, и если в некоторых позднейших прозаических литературных памятниках еще держалось дорийское или эолийское наречие, то это объясняется или силою предания, или просто искусственным подражанием отжившей речи. В сущности же, после Александра, племенные особенности сглаживаются у греков, и вся греческая жизнь принимает общий характер. Общий язык (койнэ) делается не только связью между отдельными частями Греции, но и средством к распространению эллинской образованности на Востоке и Западе. Аттическое наречие опередило в этом отношении другие и в литературе, и в обыденной жизни; оно одно было приспособлено ко всякой высшей задаче; оно одно имело за себя общее признание. Несмотря на естественную привычку каждой местности к своему говору, один город за другим мало-помалу усваивал себе, даже и в официальном употреблении, аттические формы речи, общий говор, так называемую κοινή (койнэ), обозначавшую, во-первых, общий язык для всех греков и, во-вторых, смешанную, вульгарную речь, в основу которой легло, конечно, аттическое наречие, но попорченное употреблением и прибавкою иноземных и провинциальных выражений и слов, особенно македонских.
В цветущую пору древнегреческой жизни и литературы каждый грек был знаком с главными эллинскими наречиями; уже в школе знакомился он с произведениями древних поэтов и усваивал себе особенности их языка. Каждое наречие имело своих представителей в литературе, и ни одно из них еще не получило тогда решительного преобладания. Греки классического периода еще признавали правоспособность местных особенностей, и каждое наречие развивалось более или менее самостоятельно, каждое было органом известной отрасли литературы, как мы увидим из истории древнегреческой поэзии. Греческий эпос вырос главным образом на ионийской почве, греческая лирика — на эолийской и дорийской, греческая драма — на аттической. Оттого ионийское наречие было языком эпоса, эолийское и дорийское — языком лирики, аттическое — языком драмы. Древнегреческие поэты могли употреблять в одном и том же произведении, попеременно, то или другое наречие сообразно характеру частей самого произведения. Смешение наречий встречается не только у позднейших лириков, но и в гомеровском эпосе, в котором ионийское наречие перемешано с эолийским, потому что начатки греческой поэзии принадлежат эолийцам. Разным формам литературного творчества присваивалось у древних греков наречие того племени, среди которого наиболее развилась та или другая форма поэзии. То же было и с прозой. Первые начатки прозаической литературы принадлежат ионийскому Милету, и логографы до Геродота включительно, философы до Демокрита и Протагора и врачи (авторы Гиппократова корпуса медицинских сочинений) писали на ионийском наречии. Но Пифагор перенес философию на новую почву и дал ей новое направление. Поэтому пифагорейцы писали по-дорийски. Математик Архимед, уроженец дорийской колонии Сиракуз, также. Новопифагорейцы, подражая в этом отношении своим предшественникам, упорно придерживались дорийской прозы.
Древнегреческий язык необыкновенно прозрачен, благозвучен, богат словами и формами, синонимами и частицами, передающими тончайшие оттенки мысли. Живость греческого ума и быстрота соображения резко отразились в языке, в строении предложений и в синтаксических его особенностях, изложение которых не входит в состав нашей задачи. Мы можем только прибавить несколько слов о диалектической тонкости греческого ума, оставившей глубокие следы в языке и литературе. Большею частью форм своей богатой речи греки, конечно, обладали еще прежде своего переселения в Грецию; но их широкая литературная деятельность дала этому богатому материалу изящную и роскошную обработку. Как и в других обработанных языках, древнейшие окончания слов мало-помалу утрачивали у них свое тяжелое полнозвучие, сливаясь с самым словом и теряя свое самостоятельное значение; синтаксические формы умножались и утончались. Родственный греческому языку санскрит превосходит его полнотой грамматических форм, но это превосходство обусловливалось относительным застоем санскрита, который, несмотря на богатство согласных звуков, утомляет слух преобладающей в нем гласной -а-. Одаренный тонким музыкальным слухом, древний грек избегнул этого преобладания; он умел также приспособить формы своей речи к самым разнообразным стремлениям, к художественному и теоретическому творчеству, которое нашло в ней полное, ясное, в высшей степени гармоническое выражение, и придать ей большую гибкость и подвижность.
Древнегреческий язык, т. е. главные его диалекты, не знал резкого различия между живою и писаной речью. В Древней Греции совсем не было такого литературного языка, который малодоступен массе. Литературные формы эллинской речи были вполне понятны народу. Древнейший литературный памятник греков — гомеровские поэмы — всегда служил для греческих писателей неисчерпаемой сокровищницей народного языка, из которой они постоянно черпали новые формы. Разумеется, это было возможно для них потому, что язык гомеровских поэм был уже обработан в совершенстве, и никогда не мог устареть так, как устарели, например, формы нашего церковнославянского языка или доступные только специалистам средневековые формы новых языков. Язык афинских драматических писателей отличался от языка гомеровских поэм большим богатством производных слов и обилием частиц, придающих речи большее разнообразие и бо́льшую определенность; но в обоих этих языках, хотя и разделенных столетиями, преобладают одни и те же грамматические формы, те же окончания, те же гласные звуки.
В сравнении с восточной культурой древнегреческая была дальнейшим шагом человека к самосознанию и постижению природы, к освобождению человечества от тяжелых пут религиозного и политического деспотизма. Этот шаг, по своему внутреннему значению и громадному влиянию на всю последующую историю человечества, придает мировое значение древнегреческой истории и литературе. Нигде в древнем мире идеальное представление о личности гражданина не выдвигалось так ясно на первый план, нигде разностороннее гармоническое воспитание гражданина не считалось в такой степени главнейшею задачей общества и государства. Только греки, у которых личность гражданина впервые почувствовала себя свободною и совершеннолетнею, только они могли создать высокие образцы литературного творчества и положить прочное основание науке. Их проницательный и ясный ум был преимущественно обращен к природе, к действительному миру, который они пытались исследовать свободно и широко. Свободное творчество в искусстве и науке проходит красною нитью через всю древнегреческую литературу, от древнейших ее памятников до времен ее упадка.
Исторические средоточия древнегреческой литературы и образованности
Великие задатки, лежавшие в натуре эллинского народа, раскрывались постепенно в течение целого тысячелетия. От гомеровских поэм десятого столетия и до утраты Грецией политической самостоятельности прошло не менее восьми веков, в течение которых древнегреческая литература не переставала жить полной жизнью и обогащаться все новыми и новыми произведениями. Обдуманно и последовательно пробуя свои силы в разнообразных направлениях и формах творчества, древнегреческая литература развивалась самостоятельно, органически и стройно. Она не была созданием и достоянием какого-нибудь одного эллинского племени, какой-нибудь местности Эллады. Ее средоточия часто менялись по мере ее исторического роста. Первые начатки ее принадлежат, конечно, метрополии. Фессалия считается колыбелью древнегреческой поэзии; но высшее развитие литературы началось в тех новых поселениях, которые известны под именем колоний и в которых, при благоприятных обстоятельствах, грек чувствовал себя более отрешенным от старых исторических условий жизни, более свободным. Колонии, как известно, сначала опередили свои метрополии на политическом и литературном поприще. В ионийских колониях Малой Азии расцвела эпическая поэзия; эти колонии дали толчок и собственной Греции. В Малой Азии присоединились к литературному движению эолийцы; на материке — эолийцы и дорийцы. Спарта, при всей скромности своего участия в движении греческой литературы, оставалась долгое время средоточием греческой поэзии и связанного с нею музыкального искусства. Мало-помалу примыкают к литературному движению Сицилия и южная Италия. Но быстроте умственного подъема колоний соответствовало и быстрое их падение; можно сказать, что они уже изжили свои силы, прежде чем начался полный расцвет метрополий. В собственной Греции оказался тогда большой запас свежих, нетронутых сил, которые дали ей возможность с таким блеском продолжать культурное дело колоний. Тут только выступают на первый план Афины, получающие невиданное до тех пор преобладание над всеми отраслями древнегреческой национальности в литературе и искусстве. В течение двух столетий оставались Афины средоточием высшего образования и литературы, достигшей здесь своего полного расцвета. Походы Александра Великого положили конец культурному единовластию Афин. Древнегреческая образованность стала принимать тогда международный, универсальный характер, делалась общим достоянием человечества. Завоевания Александра открыли ей новые пути, которыми она разлилась по всему Востоку. Новое поприще представилось тут греческой национальности, и вскоре Александрия сменила Афины, изжившие всю свою энергию и все свое творчество. Впоследствии, когда сама Греция и земли, завоеванные Александром на Востоке, подпали римскому владычеству, когда Рим стал политическим центром тогдашнего мира, всё обратилось в ту сторону, и в столице мирового римского царства сосредоточилась с тех пор литературная деятельность древнего мира.
Миф как коренная основа древнегреческого мировоззрения
В Древней Греции, как и всюду, литература началась с поэзии. Чудные, необыкновенно богатые поэтическим содержанием мифы, созданные народной мыслью и фантазией, были зерном, из которого вышла эллинская литература, основой, на которой греки возвели великое здание своей образованности. История древнегреческой литературы есть не что иное, как история художественной разработки мифов, их психологического и нравственного содержания и процесс постепенного высвобождения мысли из-под легендарного политеизма. Начатки поэзии и всякого искусства у греков лежат глубоко в их религиозном миросозерцании. Не только эпос и лирика, но и драма носят яркую печать религиозного происхождения. Даже в позднейшее время, когда развитие философии и политических учреждений отодвинуло религиозный элемент на второй план, литература продолжала придавать особенную цену художественной красоте мифов. В мифические сказания были вложены народом все его мировоззрение, его представления и воспоминания о своем доисторическом прошлом; в них отразилась вся творческая оригинальность его ума и фантазии. Отсюда живой интерес грека к этим мифическим сказаниям, отсюда непрерывная литературная разработка мифов в древнегреческой литературе, сначала в эпосе, потом в лирике и драме, наконец и в прозе. Крупнейшие мифы эллинского народа получили таким образом самостоятельную и разнообразную литературную обработку. Запас мифического материала у греков был так громаден, что поэзия не могла исчерпать его, и даже в позднейшее время александрийская школа, стремившаяся проложить в поэзии новые пути, еще находила в них обильную для себя жатву. Не только поэты, но и мыслители пользовались мифами, чтобы под этой оболочкой излагать свои мысли, и вообще поэзия была матерью греческой философии. Перед высокими и красивыми сюжетами мифов бледнели в глазах грека сюжеты из современной ему действительности. Эпическая и драматическая поэзия лишь изредка задавалась в Греции историческими сюжетами, и то в позднейшее время, но без большого успеха. Лирики были счастливее в этом отношении, присоединяя к мифическому материалу еще и то, что прочувствовано и пережито ими самими.
Оттого греческая древность не может быть схвачена и понята без тесной связи с греческой религией. Она начинается богами и кончается историческими людьми; боги считались первыми предками людей, связанными с человечеством длинною мифическою родословной, частью героическою, частью человеческою. Бог или герой, поставленный во главе такой родословной, был важнейшим её членом. Исторические люди Греции всегда стремились связать себя родословною нитью с тем существом, которому они поклонялись в своих родовых, фамильных жертвоприношениях. Без бога, первого виновника целого рода, вся родословная не только не имела бы головы, но и утратила бы высокое значение. Гордость Гераклидов, Асклепиадов, Эакидов, Нелидов и прочих была основана на их предполагаемом происхождении от первого одноименного им героя, а не на длинном промежуточном ряде имен, через которые божественное или героическое достоинство переходило в род человеческий. Можно сказать без преувеличения, что в Греции не существовало такого постоянного союза людей, религиозного или общественного, не было такого ремесленного общества, которые не имели бы подобной родословной, а источником этих родословных была та же потребность религиозного чувства и воображения олицетворить и освятить узы, связующие членов общества или союза. Каждый из этих родов начинался мифическим лицом, имевшим религиозное значение, и кончался лицом историческим.
Мифы первоначально сложились в такое время, которое не знало ни летописей, ни философии, ни критики, ни условий правдоподобия, но было полно веры в чудесное и видело личных богов там, где мы видим теперь только явления, порождаемые естественными причинами и законами природы. То было время, страстно любившее легенды и сказания, принимавшее с бессознательной впечатлительностью ребенка всё, что отвечало его данному настроению, и столько же увлекаемое вдохновением прорицателей и поэтов, сколько равнодушное к положительному научному знанию. К таким-то слушателям обращался первобытный поэт или рассказчик. Слава его творческого гения заключалась именно в том, что он давал соответственное повествовательное выражение той вере и тем впечатлениям, которые были ему общи с ними, и богатое содержание греческих мифов показывает, как мастерски он исполнял свою задачу. Так как боги и герои были главным предметом народного уважения, то мифы были или божественные, или героические, или смешанные. Вся нация долгое время относилась к ним с полною верой, пока значительные успехи философской мысли и общественной жизни не породили критического к ним отношения. Появление прозы и летописей, нарождение истории и философии вызвали новые приемы мысли и исследования. В эту-то новую умственную среду, теперь уже не одинаковую по своему умственному развитию и потому не однородную по своему составу, перешли мифы по наследству от предков; они уже не вполне отвечали современному настроению народа и прямо противоречили направлению просвещенных людей. Но и самый образованный грек все-таки оставался греком, глубоко уважавшим прошлое своего отечества. Не имея возможности ни верить мифам, ни уважать их в их первоначальном виде, он естественно стал перерабатывать их, стремился сделать их достойными доверия и уважения. И в то время как миф, в своем буквальном смысле, еще держался в народе и у поэтов, критические умы стали объяснять, изменять, разлагать и дополнять его, пока не удовлетворялись сами его новою редакцией. Так был придуман длинный ряд воображаемых исторических событий в мнимо-последовательном хронологическом порядке, с сохранением мифических имен и поколений. Истолкованный и исправленный таким образом, миф был возведен на степень действительного факта, тогда как тот же миф, в первоначальной его редакции, признавался вымыслом.
Вот почему мифы так существенно важны для верной оценки общего тона древнегреческой мысли и литературы. Они составляли умственную основу всего эллинского мира, общую для людей просвещенных и невежественных, для мужчин и женщин, для бедных и богатых; они жили в памяти и на устах у каждого, тогда как наука и история были уделом лишь незначительного меньшинства. Вся древнегреческая литература и жизнь наполнены указаниями на мифы. Древнегреческий храм не только был местом богослужения, но и считался действительным местопребыванием божества, которое, по общему мнению, водворялось там при торжественном посвящении ему храма и которое народ вполне отожествлял с его статуей. Присутствие или удаление статуи было тожественно с присутствием или удалением изображаемого ею божества, и в то время как статую торжественно омывали, одевали, почтительно ухаживая за нею, как за живою, действительною личностью, в народе ходило множество чудесных рассказов об ощущениях, проявленных ее деревом или мрамором. В опасные или критические минуты утверждали, что статуя потела, плакала, закрывала глаза или потрясала копьем, бывшим у нее в руках, в знак сочувствия или негодования. Когда Борей, уступая горячим молитвам афинян во время вторжения Ксеркса в Грецию, послал бурю, погубившую персидский флот, скептическое меньшинство молчало о своих сомнениях — так сильна была общая вера в чудеса, совершаемые богами.
Многочисленные религиозные праздники и процессии, оракульские изречения и пророчества, ходившие в каждом городе, оказывали то же действие. Трезенские юноши и девушки, приносившие в дар Ипполиту, накануне своей свадьбы, пряди своих волос, неизменно хранили в памяти сказание об этом несчастном молодом человеке, так жестоко наказанном Афродитой за сопротивление ее власти. Сценические представления, на которых присутствовал обыкновенно весь город, восторженно созерцая и внимая, предполагали и поддерживали в народе близкое знакомство с мифическими сказаниями. Множество священных древностей (в том числе могилы героев), сохранившихся во многих городских храмах Греции, служили в одно и тоже время и напоминанием, и свидетельством о реальности мифических событий. Скипетр Пелопса и Агамемнона, который еще показывали во время Павсания в Херонее (в Беотии), был делом рук Гефеста. Множество других мнимых работ того же божества хранилось в разных городах Греции, но этот скипетр казался подлинным самому Павсанию: скипетр будто бы был привезен в Фокиду Электрой, дочерью Агамемнона, и жители Херонеи воздавали ему божеские почести. В Греции всегда существовало бесчисленное количество часовен, святилищ и разного рода учреждений, будто бы основанных героическими и мифическими лицами: Гераклом, Ясоном, Медеей, Алкмеоном и прочими. Известно также, какое огромное влияние имели мифы на воображение древнегреческих поэтов и художников. Сюжеты не литературных только произведений, но и произведений живописи и ваяния, служивших предметом общего восторга и удивления, принадлежали мифическим сказаниям. И те, и другие создания греческих талантов, как и весь строй греческой жизни, удерживали в памяти народа живые типы богов и героев. Изображения на чашах, вазах и стенах частных домов главным образом почерпались из того же источника.
Исключительное господство мифических сюжетов в древнегреческой поэзии и искусстве было явлением известной исторической поры, притом явлением чисто национальным, непередаваемым, которое нельзя искусственно заимствовать у них, не впадая в вопиющий анахронизм и бесплодную односторонность. Мифы были их родным, народным достоянием; грек усваивал их с молоком своей матери, с воздухом, которым он дышал в детстве, со всем складом окружавшей его жизни и общих понятий; литературная обработка их отвечала идеалам его времени и культуры. Но обработка эта заключалась для него не в том только, чтобы облечь готовое содержание в стихотворную форму. Легенда давала греческому поэту сюжеты, положения и характеры в общих очертаниях, в намеках; задача поэта состояла в создании живых образов из этих очертаний, в дальнейшем развитии того, что дает миф только в зародыше, в дополнении его собственными ощущениями и идеями, собственным вдохновением. Так обрабатывались мифы лучшими поэтами Греции, начиная с Гомера и кончая александрийской школой. В руках поэта и художника, древняя легенда получала совершенно новый вид. В поэтической обработке многие мифы, имевшие прежде лишь местное значение, стали впоследствии достоянием всей нации. Один и тот же миф нередко служил темой для нескольких поэтов, но каждый из них разрабатывал его по-своему, с своей самостоятельной точки зрения.
Народная фантазия эллинов создала богов и героев по своему образу и подобию. В греческих мифах, как и вообще в национальном мировоззрении греков, герои и самые боги — те же люди, те же греки, но преображенные, просветленные и бессмертные. Проникнутая этими религиозными и мифическими элементами, древнегреческая поэзия представляет то оригинальное, непосредственное соединение идеализма с реализмом, которое с тех пор не повторилось в истории литературы, потому что задачи литературы раздробились и усложнились с течением времени. У древнего грека оно не было результатом ни теоретической мысли, ни голой рассудочности, или эклектизма; оно было дано ему самою природой, и, как всё непосредственное, должно было впоследствии уступить перед разлагающим влиянием высшей идеи и иной религии. Преобладание мифического материала придавало греческой поэзии чрезвычайное благородство помыслов, спокойное величие и ту аристократическую простоту, которая представляется нам теперь изысканною и напыщенною. Никогда не покидая светлого мира национальных богов и героев, она оставляла в стороне действительность обыденной жизни, которой давала место только в комедии. Греческая поэзия вообще чуждалась одинаково и туманных витаний в заоблачном мире, и изображения наличной действительности. В этом отношении она несомненно уступала поэзии новых народов Европы. Но чем меньше трудились греки над созданием сюжета, который в общих чертах давался готовым мифом, тем большее значение имели у них литературная обработка, изящество формы. Греки первые создали совершеннейшие формы литературного творчества, которые потом перешли от них к римлянам и к новым народам. Каждая из этих форм, каждый род поэзии имели у них свои законы, которые все более и более выяснялись их поэтами; каждый поэт, избирая преимущественно ту или другую форму творчества, старался довести ее до крайней степени совершенства. Высокая законченность целого и образцовая обработка частей составляют неоспоримое преимущество древнегреческой литературы. Язык греческой поэзии всегда пластичен, ее мотивы общепонятны, в ней разлито художественное чувство меры, фантазия не помрачает ума, и рассудок не убивает фантазии. Грек был художник по натуре, по призванию, и созданной им литературе принадлежит по праву одно из самых почетных мест в истории. Оттого греческую литературу до сих нор ставят так высоко по красоте ее образов, по чарующему благозвучию языка, по выразительности и богатству метрических форм, по пластичности ее прозаической речи.
Богатство древнегреческой литературы и малочисленность уцелевших ее памятников
В настоящее время невозможно определить все богатство древнегреческой литературы, накопившееся в течение полутора тысячелетий, от догомеровского эпоса до распространения христианства. Можно только приблизительно судить о нем по указаниям Диогена Лаэртского и Плутарха и по тем 90,000 свитков классических произведений, которые хранились в знаменитой александрийской библиотеке за вычетом дублетов. Многие из этих сочинений пропали для нас безвозвратно; о других мы знаем только по имени. Некоторые сочинения преждевременно погибли еще в древности, как, например, догомеровские песни. В гомеровской «Одиссее» есть упоминание о том, что во времена ее автора поход Аргонавтов был любимою темой эпоса, но позднейшие греки не знали никакого эпоса с этим содержанием («Аргонавтика» Аполлония Родосского — это стилизаторская поэма эллинистической эпохи). Истребление большой александрийской библиотеки во время Цезаревой осады (47 г. до Р. X.), потом христианские гонения на всю языческую литературу, погибель основанной Юлианом константинопольской библиотеки от пожара при узурпаторе Василиске (476 г.) и ужасы иконоборства — всё это страшно уменьшило число дошедших до нас памятников древнегреческой литературы. Неудивительно, поэтому, что до нас не дошло ни одно из многочисленных эпических произведений кикликов; из богатой области лирической поэзии сохранились, кроме Пиндара, лишь скудные остатки, по которым очень трудно определить историческое значение других лириков. Афинская комедия известна нам по одним сочинениям Аристофана. Древнейшие прозаические сочинения, предшествовавшие аттическому периоду, в том числе сочинения такого крупного писателя, как Гераклит, почти не существуют для современного историка греческой литературы.
Значительнейшая часть ее памятников погибла; но, к счастью, сохранились некоторые из самых крупных произведений древнегреческих писателей. Все, что мы имеем теперь из памятников собственно классической эпохи и александрийского периода, спасено византийцами от общего крушения благодаря тому обстоятельству, что все это считалось в Византии необходимым для высшего образования юношества. С этой последней целью византийцами был сделан соответственный выбор, и оттого сочинения немногих писателей сохранились вполне. Составление сводов и извлечений из разных авторов было тогда в духе времени. Византийцы были собственно равнодушны к древнему миру и ценили в нем только то, что считали практически пригодным для своего времени. Отсюда скудный выбор того, что было нужно им из богатого запаса древней литературы. Между поэтами посчастливилось в этом отношении только Гомеру. Из идиллий Феокрита, сочинений Гесиода, Пиндара, трагиков, Аристофана и писателей александрийского периода к нам перешли от византийцев только отдельные вещи. Сравнительно лучшая участь постигла прозаиков; кроме тех из них, которые оставили по одному только сочинению, как Геродот и Фукидид, сохранены вполне многочисленные сочинения Ксенофонта и Платона; из сочинений Аристотеля, которые обнимали почти все области греческого знания и могли бы одни составить небольшую библиотеку, мы имеем почти все важнейшие; но из сочинений Феофраста, который соперничал со своим учителем Аристотелем в многосторонности и плодовитости, спасено немногое, как и из сочинений Евклида и Архимеда.
Некоторые памятники древнегреческой литературы дошли до нас в переводах армянских, сирийских и арабских ученых, — переводах, которыми до сих пор мало пользовались историки литературы и из которых многие даже еще не напечатаны, например «Оптика» Птолемея2; но и то, что напечатано, доступно только небольшому числу ориенталистов, пока издания этого рода не сопровождаются переводами памятников на европейские языки.
2 Арабский перевод «Оптики» Птолемея также утрачен, однако с него был, в свою очередь, сделан латинский перевод. Имеется его критическое издание: L'Optique de Claude Ptolémée dans la version latine d'après l'arabe de l'émir Eugène de Sicile / Édition critique et exégétique augmentée d'une traduction française et de compléments par A. Lejeune. Leiden (Brill), 1989.
|
Далее: Глава 2. Литературное поприще в Древней Греции; отношение древних греков к литературе |
 |
ИЗУЧЕНИЕ ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОГО ЯЗЫКА ОНЛАЙН
|
 |
© ЗАУМНИК.РУ, Егор Поликарпов, репетитор древнегреческого языка и преподаватель латыни: научная редактура, ученая корректура, переводы с древних языков, оформление. Для заказа услуг репетитора или переводчика просьба писать сюда: zaumnik.ru@mail.ru, либо сюда: vk.com/repetitor_latyni, либо сюда: facebook.com/polycarpov.