Прежде: О преподавании греческого языка в духовных училищах

Репетитор по древнегреческому языку аз есмь...

Далее: Consecutio temporum в латинском языке сравнительно с русским языком

---

Август Наук. Несколько замечаний о педагогическом значении древних языков
// Месяцеслов на 1866 год / Издание Императорской Академии Наук. СПб., 1865. С. 375–394.
Интернет-публикация на основе указанного издания:
специально для проекта «ZAUMNIK.RU — Уроки древнегреческого языка и латыни»

Август НАУК

Несколько замечаний о педагогическом значении древних языков

Всякое специальное образование, по самой сущности своей, не свободно, и нация гибнет, когда время и деньги, предназначенные для свободного общего человеческого образования, тратятся на образование несвободное
Нитгаммер

Следует ли продолжать мучить юношество греческим и латинским языками, на которых не только никто не говорит, но даже почти никто не пишет? Не лучше ли оставить мертвых в покое и ограничиться преподаванием только таких предметов, знание которых представляло бы непосредственную пользу в применении к практической жизни, а именно новейших языков и математики, физики, химии, сельского хозяйства и тому подобных наук? Вопрос этот возбудил у наших соседей, на Западе, долговременный спор между гуманизмом и реализмом, теперь уже достаточно уяснившийся, но обсуждаемый еще в нашей журнальной литературе всем и каждым, призванным и непризванным. Имея намерение замолвить здесь слово в защиту древних языков, я однако же сознаю трудность моей задачи. Обширность и сложность предмета требуют краткости изложения, они не дозволяют пространных рассуждений, а заставляют ограничиться одними указаниями на главные пункты. Есть, следовательно, причина опасаться, что наши убеждения могут явиться в публику в выражениях слишком категорических. Сверх того, этот предмет рассматривался уже так часто, что трудно или даже невозможно сказать о нем что-либо новое для тех из читателей наших, на сочувствие которых мы наиболее вправе рассчитывать. Можно ожидать, что число таких читателей будет не очень значительно; но и это ожидание не слишком ободрительно. Идти против господствующего и глубоко укоренившегося предрассудка — это то же, если только позволено сравнение, что идти на рой раздраженных ос; это почти безрассудство, которое извинительно разве в весьма юном возрасте. Как лишних досугов у нас нет и как мы не чувствуем в себе ни малейшей склонности ввязываться в распри, от которых никаких положительных результатов ожидать невозможно, — то, может быть, молчание было бы всего лучше. Действительно, тот, кто сколько-нибудь неповерхностно изучал древние языки и литературы, не будет нуждаться в доказательствах, что эти предметы доставят юношеству нашему превосходное средство к развитию и упражнению умственных способностей; напротив, все доводы, которые побуждают нас предпочитать древние языки прочим способам образования, останутся для незнающих совершенно непонятными, так же точно, как для слепого недоступно различие красок.

Если, не взирая на эти соображения и некоторые еще другие, мы всё-таки решаемся говорить, то к этой решимости побуждает нас убеждение, что истина рано или поздно должна же пробить себе дорогу. Может статься, что иной, доселе остававшийся в стороне от вопроса о том, какими путями надлежит вести образование юношества, найдет в наших заметках повод к самостоятельному размышлению и, после зрелого обсуждения, признает основательными некоторые из наших положений, как бы парадоксальны они и ни показались ему с первого взгляда. В худшем случае автор может утешить себя сознанием, что высказал свое мнение с наилучшими намерениями и с полною откровенностью.

Прежде всего, представляются внешние причины, по которым желательно некоторое знакомство с древними языками и литературами для каждого образованного человека, а еще более для тех, кто желает посвятить себя ученому поприщу.

Латинский язык в продолжение многих столетий был общим органом не только ученых, но и всех вообще образованных людей; никакой другой язык никогда не был в такой степени общим языком всех народов. Железный скипетр всемирного римского владычества давно уже сокрушился, а язык вечного города еще долго продолжал с какою-то чародейственною силой владычествовать над умами. Нет нужды приводить здесь причины этого явления: для нашей цели достаточно на него указать. Последствием этого факта было, что всё преподавание ограничивалось, в сущности, обучением латинскому языку и разнообразными в нем упражнениями, что школы были — и по имени и на деле — латинские.

Время, которое всё изменяет, обнаружило и тут свое могущество. По мере того как народы освобождались от гнета средневекового варварства и пробуждались к самостоятельному мышлению, они постепенно сбрасывали завещанные прошедшим оковы. Возрождение наук преимущественно вызвало и ускорило готовившуюся перемену. Чем более распространялся умственный горизонт нового времени, тем чувствительнее становилась неудовлетворительность древней формы для нового содержания жизни. Латинская речь более и более теряла почву не только в повседневном обиходе, но и в среде ученых. Никто, конечно, не будет об этом сожалеть в настоящее время, с тех пор как даже филологи оставили обыкновение употреблять в своих трудах латинский язык, не только исключительно, но даже и преимущественно перед новейшими языками. Невозможно было, чтобы последовавший упадок употребления этого языка не возымел влияния на школы, хотя, впрочем, преобразования в школьном обучении совершались только весьма медленно; так, в Германии, например, не далее как в конце прошлого столетия еще очень часто в сельских школах начальные основания латинского языка преподавались крестьянским мальчикам, а в немецких гимназиях только весьма недавно уменьшены в некоторой степени прежние строгие требования относительно усиленных изустных и письменных упражнений в латинском языке. Совершенно правильным к последнему побуждением послужило соображение, что назначение общеобразовательных училищ вовсе не заключается в приготовлении латинских писак и диспутантов; напротив того, ученикам необходимо заниматься древними языками для того собственно, чтобы научиться мыслить на родном языке.

Весьма понятно, что продолжительное господство латинской речи должно было оставить в новейших языках и литературах следы, которых устранить мы никак не можем. Языки всех новых народов наполнены множеством чужих слов, частью заменяющих действительный недостаток в выражениях, частью же составляющих чистую роскошь или втеснившихся без всякого права гражданства. Значительнейшая доля этой иностранной примеси доставлена латинским языком, так как с ним были тесно связаны и почти сплавлены начатки новейшей цивилизации. На некоторое время пробудившийся дух народностей с энергией выступил против чужеземных элементов; так, по крайней мере, было в Германии. Возникли ревнители чистоты родной речи, — их, как бы в противовес тому самому началу, представителями которого они являлись, прозвали пуристами (от латинского purus чистый); и они-то с полицейскою строгостью стали преследовать каждое слово, несвойственное языку отечественному, с тем, чтобы найти в чистом млеке материнского языка пищу для своих патриотических стремлений. Эти ревнители наперерыв друг пред другом терялись в подозрениях касательно иностранного происхождения того или другого слова. Самые истые из них с омерзением указывали на немецкое слово Nase нос, представляющее слишком близкое сходство с однозначащим латинским словом nasus. Столь узкие стремления очевидно должны были повести к ничтожнейшим результатам. Если многое чужое по справедливости было выкинуто, то этим мы обязаны преимущественно даровитым писателям, а не кружку ограниченных людей, видевших в каждом иностранном слове измену против отечества. Как бы то ни было, в новейших языках сохранились доныне весьма значительные остатки чуждого происхождения, особенно же латинского. Поэтому едва ли возможно достигнуть полного знания и правильного употребления всякого родного европейского языка без изучения латинского. Если от каждого образованного человека справедливо требовать, чтобы он владел отечественным языком и не уродовал свою речь его искажениями, то с одной уже этой точки зрения знание латинского языка представляется неизбежным.

В одинаковых почти условиях находится и греческий язык. Правда, ему никогда не принадлежало такого владычества над умами, которое присвоил себе избалованный его собрат. Зато греческий язык имеет перед последним внутренние преимущества, до сих пор поддерживающие значение его в жизни новейших народов. Язык этот превосходит не только латинский, но и все современные языка просвещенного мира гибкостью и силою образования форм. При этих отличительных свойствах греческий язык несравненно удобнее, чем латинский, мог бы служить всеобщим орудием науки и, вероятно, гораздо долее латинского сохранился бы в повсеместном употреблении, если б получил издавна такое назначение. Новейшая наука, впрочем, в некоторой степени усвоила его себе. Чтобы в том убедиться, довольно обозреть терминологию всех тех отраслей знания, которые в наше время достигли наибольшего развития и область которых особенно расширилась, а именно естественных наук. В них встречаются на каждом шагу слова, хорошо или дурно образованные из греческих элементов. Справедливость этого особенно могут подтвердить зоологи, ботаники, физики и химики. Вообще же, едва ли отыщется область человеческого знания и фантазии, или человеческой техники, в которой греческий язык не увековечил бы своего значения. Тогда как латинский язык оказывал более влияния на практические потребности повседневной жизни, более действовал на массы в среде новейших народов, — язык греческий главнейшим образом водворился в лабораториях науки и до сих пор продолжает оказывать ей ежедневные услуги, для которых никакой другой язык неприменим в той же степени. Конечно, было бы несправедливо требовать, чтобы те, которые при помощи греческого языка создают новые слова для новых понятий, строго соблюдали при этом законы древнегреческого словообразования. Оно представляет чрезвычайные трудности и доныне не обработано для наглядного ознакомления. Поэтому, если даже новейшие греки, которые с поразительным успехом усваивают себе свой древний язык, легко сами впадают в ошибки относительно законов древнего словообразования (так, например, новогреческие журналы со слепым усердием принимались защищать неправильную производную форму слова телеграмма¹), то нельзя не простить натуралистам некоторых вольностей в составлении терминов, тем более что и в других науках с греческим языком поступают весьма произвольно, уродуя и искажая его, как заблагорассудится.

---

¹ Речь, видимо, идет о новогреческом слове τηλεγράφημα. (Прим. ред. сайта)

---

Можно однако же требовать, чтобы образованные люди видели в ученой терминологии не чистые иероглифы, а для этого знание греческого языка чрезвычайно важно. Даже в ежедневном обиходе вряд ли кому, даже вовсе не учившемуся по-гречески, возможно вовсе избегнуть употребления греческих слов. Следовательно, чтобы не впасть в смешные ошибки на родном языке, образованным людям надлежит не совсем пренебрегать изучением древних языков. Случилось же одному офицеру рассказывать, как он, участвуя в одной из французских кампаний, получил конфузию в голову; таково же употребление слова анормальный вместо аномальный и прочее². Подобные ошибки не менее неприличны для образованного человека, как и полный недостаток элементарных исторических и географических сведений, которые, однако, мы привыкли считать самою необходимою принадлежностью общего образования.

---

² Если я не ошибаюсь, неправильное образование слова anormal произошло во Франции, где упорное сохранение устарелой грамматики доказывает некоторый упадок изучения греческого языка. (Прим. Авг. Наука.)

---

Литературы большей части новейших образованных народов возникли из изучения древних классиков. С наступлением периода возрождения наук образование сосредоточилось почти исключительно на римской литературе, и в течение столетий орудием новейшего просвещения и учености был латинский язык. Поэтому, если кто хочет ознакомиться с первоначальным развитием новейшей науки по ее непосредственным источникам, то он никак не может избегнуть работы над множеством латинских книг, начиная от мельчайших форматов до самых больших фолиантов. От подобных тяжких трудов едва ли может устраниться человек, посвятивший себя ученой деятельности как своему призванию. Относительно исторических наук это слишком очевидно; но и натуралисты не легко могут отказаться от бумажного богатства прежних столетий и ограничиться только изучением живой книги природы. Поэтому-то в Пруссии, — единственной стране Германии, о состоянии высших школ которой я имею в настоящую минуту официальные данные, — образовалось и всё более и более утверждается убеждение, что знание древних языков крайне необходимо для каждого знания, для которого требуются так называемые факультетские науки³. Это требование истекает, как мы уже сказали, из самого классического аппарата всей современной науки; оно делается еще настоятельнее вследствие необходимости знакомиться с самою литературою древних народов. Греки по всей справедливости могут называться учителями человечества почти во всех отраслях человеческого знания. Одаренные счастливейшими природными способностями и в особенности тонкою наблюдательностью, бодрым душевным настроением и ясностью мышления, как ни один другой народ, — греки положили первые основы почти всех наук и довели некоторые знания до изумительной высоты. Преимущественно обязаны им своими успехами: философия, медицина, зоология, ботаника и математика. Потому для истории этих наук бывают часто необходимы справки в греческих источниках. Римляне, сосредоточившие свой ум на практической стороне жизни, почти совсем не имеют ученых трудов, которые бы имели существенное значение в истории отдельных наук: исключение из этого составляет только правоведение, которое неразрывно связано с практическою жизнью и в котором они до сих пор служат образцом. Но римские писатели преимущественно важны для нас тем, что они черпали в греческих источниках и сберегли в переводах многое, что пропало для нас в оригинале. Поэтому не странно, если зоолог или ботаник нашего времени обращает внимание на сочинения Плиния; Аристотель, по мнению знатоков дела, до сих пор может быть полезен при изучении органической природы.

---

³ Для большинства наших читателей будет неизлишне присовокупить к вышесказанному следующие объяснения. В Пруссии на высшие должности в гражданской службе допускаются только люди учившиеся (studirte Leute), то есть окончившие курс наук в университетах. В число же правоспособных слушателей университетов, то есть настоящих академических граждан, допускаются исключительно только те, которые имеют полные гимназические аттестаты, то есть те, которые выдержали узаконенный экзамен не только по латинскому, но и по греческому языку. Имеющим аттестаты от реальных школ первого разряда (обучающих только одному латинскому языку, без греческого) вступление в университет дозволяется лишь для слушания лекций, а не для получения прав, присвоенных университетом; такие молодые люди безусловно устранены от круга высшей государственной службы. (Прим. Авг. Наука.)

---

Уже все эти бегло указанные нами факты должны убедить, что для всякого человека, имеющего притязание на образованность, в особенности же для людей занимающихся науками, знание древних языков если не всегда безусловно, то во всяком случае крайне необходимо и почти неизбежно. Этим однако же еще не объясняется решительное превосходство классических языков как предмета обучения юношества. При постоянном возрастании массы человеческих знаний и при краткости учебного периода совершенно невозможно сообщить учащимся не только во всем объеме, но даже и сокращенно всё то, что даже в высшей степени желательно для них знать; как во всем, так и в особенности в обучении важнее всего сберечь быстролетное время. Прежде всего должно здесь стремиться к избежанию траты времени и сил на несущественные вещи с упущением из виду существенных; уже для того, чтобы не иметь слишком много учебных предметов, представляется полезным предоставить приобретение некоторых сведений личной любознательности учеников или зрелому возрасту. Все эти уважения могли бы, однако, потрясти до сих пор высказанные нами доводы в пользу обучения древним языкам в гимназиях, если бы эти доводы были единственные или даже важнейшие. Чтобы убедиться, почему та часть нашего юношества, которая желает получить высшее умственное образование, должна непременно трудиться над древними языками, необходимо хорошо отдать себе отчет в настоящей, то есть разумной, высшей цели школы.

Кажется, не подлежит спору, что школа должна приготовлять к жизни. Старое положение non scholae, sed vitae discendum est учатся не для школы, а для жизни до сих пор справедливо. Но это положение не должно быть ошибочно понимаемо, как это часто случалось и даже случается до сих пор; а именно эта ошибка заключается в том предположении, будто школа должна научить учеников тому, что составит в будущем их профессию или будет стоять в непосредственной или близкой с нею связи. Если бы такой взгляд был верен, то, очевидно, нужно было бы устраивать особые специальные школы для каждого ремесла, искусства, занятия, знания и в этих школах преподавать подобно тому берлинскому учителю, который в середине прошедшего столетия целую зиму показывал своим ученикам всевозможные сорты кож. Приготовление ко всякому будущему призванию будет, конечно, лучше и основательнее, когда школа, оставив в стороне бесконечное разнообразие специальных человеческих призваний, займется исключительно тем, чтобы образовать ученика, то есть

• развить его умственные силы,
• облагородить его сердце и
• укрепить его волю.

Кто сознает различие общеобразовательных заведений от специальных или технических (профессиональных) школ, тот легко поймет различие целей тех и других: в первых стараются развить в человеке то, что служит к усовершенствованию в нем человеческого существа; в последних заботятся только о приготовлении к специальному призванию и стремятся единственно к внешним целям. Смотря по обстоятельствам, цели воспитания последнего рода задаются или, по крайней мере, обусловлены внешними отношениями жизни. Большая часть народонаселения вынуждена ограничить образование детей наименьшею мерою, и где приготовление к практической деятельности, при меньшей трате времени и денег, доставляет более удобное положение в обществе, нежели более основательное общее образование, там едва ли может быть поставлено в упрек практическим людям, когда они избирают путь более дешевый, более удобный и внешним образом более выгодный. Несмотря на это, человек умственно развитой будет всё-таки гораздо выше ценить лучшее и более основательное образование, хотя бы с ним не было сопряжено ни почестей, ни денег. Поэтому-то общеобразовательное заведение, при каких бы то ни было обстоятельствах, имеет преимущество перед специальными школами, которые никогда не могут соответствовать идеалу человеческого образования, хотя, как нужные учреждения, могущие действовать весьма благодетельно, они должны быть терпимы и даже покровительствуемы.

Пока юношество посещало латинские школы, не могло быть и речи о приготовлении к наперед определенному призванию и ремеслу. Напротив того, в реальных училищах, устроенных в конце XVIII и еще в XIX столетиях, было, в ущерб общему образованию, выставлено, путем положительных мер или только умолчаний, начало практической полезности воспитания; в этих заведениях старались удовлетворить надобностям практической жизни и поставить на задний план идеальные требования человеческого образования. Однако постепенно превозмог над эти другой взгляд, а именно тот, что и реальные школы (по крайней мере, высшие, или, как их называют в Пруссии, первого разряда) должны быть заведениями общеобразовательными для того высшего мещанского круга, или среднего состояния людей, которые не нуждаются в специальном университетском образовании. Из этого возникло следующее различие между гимназиями и высшими реальными школами⁴: те и другие имеют в виду общее образование, но важнейшим образовательным способом для достижения этой цели первыми служат древние языки, признанные необходимыми для факультетских или университетских наук, а вторые пользуются для той же цели новейшими языками и так называемыми точными науками, с которыми более приходится иметь дело в практической жизни. Теперь спрашивается, которая из двух этих категорий учебных заведений, гимназии или реальные школы, наиболее способна достигать целей общего человеческого образования? По всей вероятности, те, которые или вовсе не занимались древними языками, или занимались ими очень мало, будут расположены предоставить разрешение этого вопроса самому времени. Нужно, скажут они, путем опыта убедиться, какой ряд учебных заведений наиболее благоприятен для умственного развития юношей, и если бы последствием этого опыта было то, что новые языки и точные науки могут служить столь же хорошими орудиями образования юношеского ума, как и латинский и греческий языки, то, без всякого сомнения, их нужно кинуть и основать воспитание на учебных предметах, обещающих двойную выгоду: общее образование духа и удобоприменимость к позднейшей практической жизни. Но дабы таким образом разрешение спорного вопроса зависело от самой жизни, защитники реальных школ будут требовать, чтобы последним была дана полная свобода развиваться и беспрепятственно конкурировать с гимназиями.

---

⁴ Мы имеем здесь в виду только германские учебные заведения. Прусские перворазрядные реальные школы приблизительно соответствуют тем из русских классических гимназий, в которых преподается один латинский язык без греческого. С прусскими гимназиями могут быть, и то лишь приблизительно, сравниваемы только весьма немногие русские гимназии, в которых греческий язык принадлежит к учебным предметам. Конечно, обучение греческому языку, во всяком случае, несравненно значительнее в прусских гимназиях, чем в наших, и вообще освобождение (диспензия) от греческого языка не допускается в Пруссии. (Прим. Авг. Наука.)

---

Когда требуют, чтобы реальные школы были терпимы, то это, конечно, совершенно справедливое требование, в удовлетворении которого невозможно отказать. Мы бы признали мерой весьма ошибочной и достойной сожаления, если бы все реальные школы были закрыты или если бы правительство захотело даже только препятствовать их устройству и стеснять их развитие. Нет сомнения, что и реальные школы нужны и даже чрезвычайно полезны, так же как и первоначальные народные училища; здесь не мешает только заметить, что необходимость последних может быть всего настоятельнее, ибо даже когда первоначальные училища распространяют в наименьшей мере образование в массе народа, они всё-таки оказывают стране величайшие благодеяния в умственном, нравственном и матерьяльном отношениях. Но мы обязаны протестовать против того воззрения, которое придает одинаковую цену гимназиям и реальным школам в отношении к действительному общему образованию человека, — против того воззрения, по которому древние языки не необходимы для высшего духовного развития и не заключают будто бы в себе таких общеобразовательных элементов, которые бы в равной мере не принадлежали новым языкам и точным наукам. Что такое воззрение совершенно ложно, это постараемся мы доказать в нижеследующем.

Конечно, не легко приобрести полное в этом убеждение путем чисто опытным, и меня нисколько не удивит, если некоторые натуралисты отнесутся к излагаемым мною взглядам с некоторым скептицизмом. Высота умственного развития человека не может быть измерена ни на линейную меру, ни на монетную единицу. Чтобы даже решить, который из двух людей, очевидно различных по степени своего образования, действительно образованнее, нам обыкновенно бывает необходимо предварительно близко с ними ознакомиться, так как известная внешность слишком часто сбивает с толку при подобных сравнениях и вводит в заблуждение. Сверх этого, было бы слишком неправильно в каждом отдельном случае судить по степени общего образования отдельного лица о достоинствах заведения, содействовавшего его образованию. Умственное и нравственное развитие каждого есть результат целого ряда условий, в числе которых школа играет, конечно, важную роль, но никак не всесильную; те же самые способы обучения действуют не одинаково на различные личности; иногда лучшей школе не удается сделать ученику значительной пользы, а худшей — значительного вреда. Коротко сказать, чрезвычайно трудно определить единственно рядом отдельных наблюдений, который из двух способов образования юношества лучший — классическая школа или реальная?

В Германии, где уже давно существуют реальные учебные заведения подле гимназий, можно было иметь случай удостовериться в сравнительных результатах деятельности обеих категорий школ. Я должен признаться, что я с весьма различных сторон слышал, что молодые люди, образованные в реальных училищах, отличаются тотчас по вступлении на поприще практической деятельности несколько большею рутиною или привычкою к делу, но что вскоре потом они всегда должны уступить гимназистам, которые вследствие более превосходного и всестороннего своего умственного развития везде оказывались с течением времени даже практически более полезными деятелями, чем первые. Хотя я это слышал и лично вполне верю этому результату, однако не могу ожидать, чтобы на мои слова слепо положились другие. В решительную пользу гимназий говорит, впрочем, один факт, который никак не может быть оспорен и который тем более заслуживает уважения, что он выведен не из разрозненных личных наблюдений и суждений.

Во время летнего семестра 1863 г. Пруссия имела 111 гимназий и 47 перворазрядных реальных училищ, в которых число учеников распределялось по VI классам следующим образом⁵:

	I.	II.	III.	IV.	V.	VI.	Всего
111 гимназий	1648	6911	9264	7193	7463	7292	42,973
47 перворазрядных реальных школ	381	1789	3336	3247	3177	3120	13,150

---

⁵ Ср. Л. Низе. Высшие школы в Пруссии: Историко-статистическое исследование, по поручению министра народного просвещения. Берлин, 1864. С. 454. Именно из этой книги можно убедиться в числительном ничтожестве реальных школ низшего разряда, которые в нашей статье, посвященной исключительно высшему образованию, могут быть вовсе не приняты во внимание. (Прим. Авг. Наука.)

---

Из этих цифр можно вывести, прежде всего, то главное заключение, что в Пруссии, которая славится своею школьною системою не только в самой Германии, но и за ее пределами, гимназии, несмотря на устройство реальных школ, пользуются всеобщим доверием публики, никак не меньшим, чем было до учреждения этих школ. Далее, нельзя не заметить, что в обоих высших классах гимназий, в приме и особенно в секунде, непропорционально (относительно общего числа учеников в тех и других заведениях) более учеников, чем в соответствующих классах реальных школ. Итак, уже из этого следует, что реальные школы с меньшим успехом выполняют свою задачу, чем гимназии. Они посещаются преимущественно такими учениками, которые не хотят проходить целого курса наук, а спешат возможно скорее из низших классов вступить в практическую жизнь. С этим согласно и то обстоятельство, что в том же летнем семестре 1863 г. выдержали полные выпускные экзамены в гимназиях 1064 человека, а в реальных школах — 84. Итак, о сравнительных результатах обеих категорий учебных заведений для высшего умственного образования можно судить по этим столь решительным данным — численности примы и окончательным экзаменам, — не прибегая к оценке заведений посредством изменчивых ощущений низших и средних классов общества.

<Сравнительная образовательная ценность изучения древних и новых языков>

На чем же, наконец, зиждется образовательная и воспитательная сила древних языков? Почему именно в них заключаются те образовательные элементы, которые дают им превосходство перед другими учебными предметами?

Посредством отечественного языка и на нем учимся мы мыслить, и наше мышление настолько ясно, насколько мы в силах дать ему выражение в слове. Как мерилом умственного горизонта каждого народа служит его язык, так же точно судить об умственном развитии отдельного человека можно вернее всего по тому, как он говорит или пишет. Конечно, не каждый способен выражаться гладко, ловко, красноречиво и остроумно; но кто делает положительные грамматические ошибки, кто говорит и пишет вопреки законам логики, о том, конечно, вправе будет сказать, что его образование недостаточное или неудовлетворительное. А для правильного понимания своего родного языка едва ли можно найти лучший способ, нежели изучение чужих языков, чрез сравнение с особенностями которых учащийся вынужден беспрестанно отдавать себе сознательный отчет в содержании своего языка. Вместе с тем расширяется умственный кругозор учащегося, так как он знакомится с понятиями разных народов, сокрытыми в их языках. В том и другом отношениях латинский и греческий языки оказывают нам гораздо бо́льшие услуги, чем какой бы то ни было из новых языков; ибо все новые языки во многих отношениях очень близки друг к другу, а древние, подобно тому как их отделяет от нас великое расстояние тысячелетий, так же точно и по внутреннему своему содержанию гораздо более удалены от образа воззрений и выражений всех новейших народов, нежели языки каждого из последних, один от другого. В особенности должно принять здесь в соображение, что грамматическое строение новых языков претерпело значительные ущербы; первобытное богатство форм с течением времени более и более исчезало, когда-то звучные окончания сократились, и органические недостатки грамматики были часто прикрываемы весьма произвольными построениями, оправдываемыми лишь крайнею нищетою. Только чрез грамматическое богатство древних языков можно глубоко проникнуть в силы и недостатки новых; а логическая строгость, существенно отличающая все древние языки от новых, открывает драгоценные способы для упражнения в правильном логическом мышлении и в объяснении своих мыслей. Красота греческого языка решительно превосходит все языки, когда-либо существовавшие и нам известные; благозвучие древнегреческих форм, несколько нарушенное византийским выговором, пленяет всякое музыкально развитое ухо; богатство, глубина, прозрачность и нежность, с которыми древнегреческий язык отпечатлевает мысль до самых тонких ее оттенков, не могут сравниться ни с одним языком; в одном только пункте его превосходство может быть оспариваемо латинским языком, именно в отношении к большей разумности выражений. Вот эта-то разумность, или решительное преобладание логического элемента, придает необыкновенно высокую цену латинскому языку для воспитания юношества и поэтому нельзя удивляться, когда многие считают, что преимущественно латинский язык научил их употреблению своего родного языка.

Уже изо всего этого видно, что новые языки не могут заменить древних в отношении к умственному развитию учащихся. Конечно, несколько лет тому назад было высказано мнение, что новые языки не уступят в общеобразовательной силе древним языкам, если только преподаватели первых будут достаточно знакомы с последними. Но, кажется, не требуется доказательств, что особенности древних языков могут быть познаны учащимися лишь чрез собственные их продолжительные занятия, а не по чужим суждениям, которые понятны лишь тому, кто сам более или менее не чужд древним языкам и изощрил над ними верность своего грамматического чутья.

Сверх этого, и самая цель, для которой учатся новым языкам, и соответствующая этой цели метода показывают, что они не способны заменить древних языков. Чужие новейшие языки изучаются большею частью и почти исключительно для изустного объяснения на них. Поэтому главная задача состоит здесь в приобретении правильного выговора и достаточного на всякую потребу запаса слов и речений, то есть всё внимание обращается на вещи, достающиеся исключительно посредством механических разговорных упражнений. В этих упражнениях, в заучивании и затверживании фраз, нет никаких образовательных элементов, кроме изощрения памяти; поэтому обучение новым иностранным языкам, по своей методе слишком незначительное для содействия умственному развитию учеников, исключается вовсе из программ гимназий; если сохранить новые языки в гимназиях, то необходимо ограничиться преподаванием их грамматик.

В преподавании древних языков перестали смотреть на приобретение привычки разговаривать на них как на драгоценность, которой бы стоило ученикам, во что бы то ни стало, добиваться. Разговорные упражнения в греческом языке явились исключительным образом только в германских гимназиях; латинская интерпретация и диспут были значительно ограничены, и последние остатки этих злоупотреблений наверно скоро исчезнут. Напротив того, письменные упражнения на обоих древних языках в высшей степени целесообразны не только потому, что они необходимы для упрочения познаний в грамматических элементах, но и в особенности потому, что они вводят в круг античных воззрений и выражений, которых значение как умственной гимнастики неоценимо. Кто когда-либо писал латинские стихи, тот знает, что он в этом упражнении приобрел знание размера отдельных слогов, а затем и чувство к ритму и наконец более глубокое понимание стихотворного языка. По этим причинам, а никак не для образования латинских поэтов, упражнения в латинской версификации очень распространены были в последних десятилетиях в германских гимназиях. По греческому языку такие упражнения в Германии очень редки, вероятно вследствие гораздо большей их трудности; у англичан они чаще употребляются, а англичане в деле воспитания и образования юношества могут служить примером для других народов.

При обучении новейшим языкам ученики получают нечто совсем готовое, по крайней мере по общепринятой методе, в которой разговорные упражнения преобладают; учащийся латинскому и греческому языку должен собственным трудом, шаг за шагом завоевывать поле знания, которым он должен овладеть. Память здесь не остается праздною, но вскоре деятельность собственно памяти отступает на задний план перед вопросами, возникающими на другие способности ученика. Как только ученик должен изготовить самый элементарный перевод на латинский язык или с латинского, он уже является самодействующим и создающим; ему задается настоящий умственный труд, какого ни один новый язык, ни одна отрасль естественных наук не может доставить в таком раннем периоде обучения. В большей части учебных предметов главная забота состоит в том, чтобы увеличить запас познаний учеников; древние же языки должны преимущественно увеличить запас их нравственных и умственных сил, всю их внутреннюю духовную мощь как к познаванию, так и к делу; цель других учебных предметов клонится к тому, чтобы ученик знал, а древних языков — к тому, чтобы он мог, — если только позволено будет так выразиться. В этом заключается главное достоинство классического образования для юношества. В этом отношении с ними может сравниться и отчасти может даже им быть предпочтена математика; последняя признана была за превосходное образовательное средство уже греками и до сих пор не утратила в этом смысле уважения новейших народов. Но математика потому значительно должна уступать древним языкам, что она занимается исключительно отношениями числа и пространства и оттого упражняет умственные способности весьма односторонним образом.

Мерою самодеятельности, которая возбуждается в учащемся, главнейшим образом обусловливается непреходящая польза преподавания. Припомним знаменитые слова Лессинга: «Не истина, которою обладает или думает, что обладает, человек, а искренние усилия, которые он делал, чтобы достигнуть истины, дают цену человеку. Ибо не обладанием истиной, а ее изысканием расширяются его силы, и в этом заключается всё его совершенствование. Обладание делает спокойным, ленивым и гордым. Если бы Всемогущий держал в своей правой деснице всю истину, а в левой только стремление к истине, даже с прибавкою непрерывных заблуждений, и сказал бы мне: «выбирай!», я с смирением припал бы к левой деснице и воскликнул бы: «Господи, дай мне эту! чистая истина годится только для Тебя одного». Кто позабыл исторические и географические данные, затверженные в юности, тот вместе с этою кучею матерьяла безвозвратно потерял и бо́льшую часть времени, на него употребленного; то же самое можно сказать обо всех учебных предметах, занимающих главнейше память. Кто работал в школе над латинским и греческим языками, тот, хотя бы парадигмы и вокабулы и вылетели из его головы и хотя бы он не мог более понимать прежде читанных им писателей, тот всё-таки сохранит за собою важнейшие выгоды этих трудов:

• лучшее понимание собственного языка,
• развитие умственных способностей и
• бо́льшую зрелость суждения,

приобретаемые всесторонним упражнением духовных сил, — наконец,

• нравственную энергию,

возникающую из бескорыстного служения высшим интересам, без всякой заботы об их рыночной ценности в практической жизни. Таким образом, время, потраченное на древние языки, если только оно было достаточно продолжительно и правильным образом употреблено, есть капитал, самым безопасным образом помещенный и приносящий проценты в течение всей жизни и при всяких обстоятельствах. При этом не надо только думать, чтобы можно было приобрести этот капитал дешевым образом. Большинство новейших языков детски легки в сравнении с латинским, а латинский далеко не так труден, как греческий. Только усердием и постоянством можно осилить первоначальные трудности древних языков и достигнуть того, чтобы сколько-нибудь стоять на своих собственных ногах. Кто боится напряжения сил, тот не будет долго чувствовать влечения к древним языкам; для развития характера и для укрепления воли, однако, очень полезно с раннего возраста получить навык к суровому труду. Так, известные педагоги высказывали мысль, что по некоторым учебным предметам должно заботиться нисколько не об облегчительных, а скорее о затруднительных методах преподавания. Напряжение, говорит один английский педагог, во сто крат дороже для ученика, нежели результат напряжения. Самое важное, чему должен научиться ученик, — это уметь учиться и трудиться; а этого он достигнет не подбиранием готовых результатов, но только собственным напряжением своих сил, как это односторонним образом происходит в математике и в полном совершенстве осуществляется лишь в древних языках.

Наконец, занятия по классическим языкам открывают доступ к литературным сокровищам двух образованнейших народов древнего мира. Конечно, благодаря многочисленным переводам важнейших классических писателей, изданным как для массы публики, так и для юношества, in usum studiosae juventutis, образцовые их произведения могут быть доступны и для не учившихся языку подлинника; но ежедневный опыт убеждает, что весьма немногие этим пользуются. Для справок переводы классиков, действительно, берутся иногда в руки людьми, не могущими понять оригинала; но этим большей частью и ограничивается пользование переводами. Это объясняется уже тем, что наше время слишком изобильно снабжено чтением всякого другого рода. Притом большая часть читателей даже соскучились бы над переводами с латинского и греческого; это отчасти объясняется, может быть, тем, что в каждом новейшем переводе древнего автора некоторые, и даже многие, самые характеристические черты и особенные красоты оригинала пропадают. Еще более следует иметь здесь в виду и другое обстоятельство: чтобы иметь вкус к древним писателям, необходимо известное умственное развитие, которое редко приобретается без изучения древних языков.

Римские писатели, во всяком случае, ближе к нашим воззрениям, чем греки; но по художественным своим достоинствам последние стоят далеко выше первых. Если приложить к оценке остатков римской литературы строгий масштаб, то придется ограничить весьма небольшим числом писателей круг настоящих классиков, то есть действительно достойных этого имени: сюда принадлежат преимущественно поэты века Августа, потом некоторые историки, каковы: Цезарь, Саллюстий, Ливий, наконец Цицерон, ради своих речей, реторических сочинений и некоторых писем. Лучшим, что было создано римлянами как писателями, обязан Рим старательному изучению греков и удачному им подражанию. Несмотря на печальную судьбу, уничтожившую творения доалександрийской эпохи и обогатившую нас зато пустыми византийскими произведениями, мы всё-таки находим у греков изобилие светил первой величины: Гомер, Эсхил, Софокл, Аристофан, Геродот, Фукидид, Платон, Демосфен, — всё это герои, из которых каждый в отдельности мог бы доставить бессмертную славу своему народу. Даже если бы мы из всего литературного богатства греков ничего другого не имели, как мелкие эпиграммы, сочиненные разными писателями разных времен, то и эта антология сама по себе уже составила бы сокровище, которое бы заставило нас отдать грекам всемирное первенство, по крайней мере в этой области поэзии.

Чтобы античное и преимущественно греческое литературное творчество могло доставлять наслаждение, нужно, как было сказано выше, иметь известное образование, достигаемое главнейше при содействии самих греков; для вкушения этого наслаждения нужно иметь некоторую бо́льшую детскость и человечественность (если только позволено так выразиться), нежели это возможно для большинства людей, живущих под влиянием современной цивилизации. Может быть, моя мысль будет понятнее, когда мы сравним весьма различные впечатления, произведенные греческою литературою на талантливую француженку и на величайшего германского поэта. Пламенная г-жа Сталь нашла, что греки холодны и бесчувственны: ils vous peignent pour ainsi dire la conduite des hommes comme la végétation des plantes, sans porter un jugement de reflexion — «они рисуют поведение людей, как прозябание растений, не произнося никакого приговора». Она говорит, что греки не умеют выражать нравственных страданий, которые были им, будто бы, совершенно чужды; что их внимание обращено только на внешние факты, без всякого проникновения в их причины, что они всё рассказывают без всякого одобрения или порицания, — короче, греки не нравятся г-же Сталь, потому что они мало размышляют и не довольно чувствительны. В противоположность этому Гервинус рассказывает о Гёте следующее: «Он взял с собой в Сицилию Одиссею и читал ее с невероятным наслаждением; окружающая живая действительность поясняла ему это творение. Вдруг точно завеса спала с его глаз. Теперь только стало ему ясно, чем отличается наивное искусство древних от нового: они изображают существующее, а мы — эффект; они рассказывают ужасное, а мы стараемся ужасным образом рассказать, и т. д., и отсюда происходят все преувеличения, манерность, фальшивая грация и надутость. Теперь стал Гёте сожалеть, что наше юношество знакомится только с Палестиной и Римом. Он находил у древних ту меру, то сочетание порядка с личным произволом, закон и свободу, которые являются у них как в жизни, так и в поэзии. Углубляясь в свои размышления о превращении растений и животных, он находил, что метаморфоза есть явление, много объемлющее в законах природы; он выставлял ее как самую высшую идею, предлагаемую природой человеческому разумению. И таким образом, углубляясь всё более и более в свои мысли, он чувствовал себя ближе к духу древности; если мы станем созерцать древний мир с надлежащею строгостью мыслей, с тем, чтобы себя образовать над ним, говорил он, то мы получим такое впечатление, как будто мы только впервые сделались людьми. Действительно, неизмеримо велико различие между всеми ощущениями и представлениями нового и древнего мира; здесь, у себя, находим мы болезненную возбужденность, происходящую от внутренней разорванности и какого-то романтического печалования; там — бодрое творчество, здоровье и сила, спокойствие и мера. Это тот же контраст, как между блестящим салоном, с его мишурными украшениями и неугомонным шумом, и неукрашенною природою, бесконечно возвышенною в своем безмятежном спокойствии. Если для притупленных чувств наших юношей представления нового мира и кажутся привлекательнее и интереснее, то античная простота всё-таки возымеет свое благотворное влияние на их дух и чувства; ко всей совокупности классической эллинской литературы можно применить слова, сказанные Гёте о древнейшем греческом поэте: «Стихи Гомера обладают силою освобождать нас на мгновения от страшной тяжести, надвинутой на нас преданиями многих тысячелетий». Простота и детскость эллинской литературы, ее ясность и спокойствие, придают ей свойства лучшей духовной пищи для юношеского возраста, который находит здесь естественность, столь чуждую искусственности нашего времени. Ко всему этому присоединятся художественная оконченность древних литературных произведений, столь неоценимая в воспитании ума. Специальным исследователям поэзии греков известно, с какою тонкостью слуха обрабатывали их поэты свой ритм. Все стихотворения новых поэтов, в сравнении с греками, представляются неправильными и безобразными.

Мы бы вышли из границ нашей статьи, если бы захотели излагать подробности. Для нашей цели было достаточно указать на важнейшие причины, почему древние языки, и в особенности греческий, должны быть главным учебным предметом для юношества, желающего получить высшее умственное образование. Вообще, к школе применяется известное положение: non multa, sed multum. Люди, полагающие, что учащимся должно быть сообщаемо вообще всё то, что заслуживает быть известным и что интересно или что может быть им когда-либо полезно в зрелом возрасте, изобличают в себе полное педагогическое невежество. Поэтому никто не должен требовать, чтобы ученик был снабжаем всесторонним, универсальным образованием, чтобы его сделали готовым на всё продолжение жизни. Можно назвать грехом против человечества, когда вместо того, чтобы пробуждать и укреплять в юноше духовные силы, стараются только обогатить его познания посредством наводнения массами всяких самых разнообразных справочных сведений. Когда преподаванию недостает необходимой концентрации, когда внимание ученика развлекается на слишком разнообразные предметы, тогда результатом этого является поверхностное многознание. Поэтому мы никак не можем согласиться с теми, которые хотели вводить в гимназические курсы логику, психологию, статистику, политическую экономию, гигиену и т. п. О новых языках мы уже высказали наше мнение: если их невозможно исключить из гимназий, то необходимо, по крайней мере, значительно сократить. Языки новейших образованных народов имеют для образованного человека известное значение, в особенности для понимания написанных на них книг; если им обучают только для этой последней цели, то для этого достаточно самой умеренной траты сил и времени. Что же касается до практической цели — приобретения навыка в разговоре, то гимназии никогда этого не достигнут, если только они будут преследовать главную свою цель. Окружающая природа пробуждает в каждом тысячи вопросов, на которые он сам собою не может найти ответа; поэтому нужно сохранить в известной степени преподавание естественноисторических предметов. Но, кажется, совершенно достаточно было бы для гимназий только возбудить в учениках наклонность и способность к позднейшему развитию своих познаний в этой области. Эта цель может быть достигнута немногими учебными часами без того, чтобы нужно было вводить естественные науки в число главных учебных предметов или даже делать их центром преподавания. В учебном плане гимназий естественным наукам может быть отмерено лишь немного места; уступать им более времени, кажется, неблагоразумно уже потому, что они возбуждаю самодеятельность учеников или слишком мало, или в нежелательном направлении.

Нет никакой выгоды начинять память именами и формулами; занимать же опытами даже просто вредно. Впрочем, я, может быть, сужу о естественных науках с точки зрения прошедшего времени; поэтому я сам должен быть в этом отношении просвещен указаниями других. Мимоходом я напомню только о словах Гёте: «Учитель, которому удается по поводу какого-нибудь одного доблестного подвига, одного стихотворения пробудить доброе чувство, делает гораздо больше, нежели тот, который выдвигает перед нами в образах и именах целый ряд второстепенных созданий природы; ибо окончательный результат всего этого только тот, который мы и прежде знали, а именно — что человеческий образ совершеннее всякого творения носит на себе подобие Божества. Каждый в отдельности волен заниматься тем, что его привлекает, что для него обещает пользу; но настоящее учение человечества заключается в изучении человека».

Мы считаем излишним разбирать в подробности доводы, с которыми с разных сторон выступают против древних языков, доказывая их бесполезность, непрактичность или даже их вред для школы. Большая часть возражений падают сами собою, если то, что было нами сказано в пользу классического преподавания, признается в общих чертах правильным. На некоторые, однако, пункты мы коротко здесь ответим.

Уже давно замечали, что самые прославленные народы древности не учились иностранным языкам; отсюда выводили заключение, что и наше юношество не нуждается в этом рычаге для своего образования. Если бы это возражение было основательно, то оно имело бы силу скорее в отношении к новым, нежели к древним языкам. Впрочем, римляне смотрели на греческий язык как на существенный способ образования, хотя, по весьма понятным причинам, они образовывались не столько на изучении греческой грамматики, сколько посредством обращения с просвещенными греками и чтения греческих писателей. Если же греки достигли изумительной высоты умственного развития, не пользуясь вовсе иностранными языками как предметом школьного обучения, то объясняется это очень просто уже тем, что эллины занимали в отношении ко всем остальным народам исключительное положение, принадлежащее по всем правам гению, не подчиняющемуся общим правилам других людей. Сверх всего этого, должно иметь в виду, с одной стороны, что мы должны стремиться к более общему образованию, чем греки, а с другой стороны, — что мы именно потому должны воспринимать противуядие в языке и литературе более простой культуры, что мы принадлежим к исторической эпохе гораздо более сложной и размышляющей. И у греков эпигоны позднейших столетий старались обновлять себя изучением древнейших поэтов: Гомер был для греков неиссякаемым источником образования, постоянным учителем юности.

Не должны ли и мы точно так же сделать важнейшим образовательным элементом нашего юношества отечественную древнюю литературу? Мы бы, действительно, вынуждены были это сделать, если бы до нас не дошли древние классики; но теперь дело представляется иначе. В Германии были уже попытки, и весьма энергические, водворить в гимназиях германского Гомера (так называли Нибелунги); однако настоящий Гомер ничего от этого не потерял в своем господстве. Мы уверены, что и другим новейшим народам никак не удастся открыть своего собственного Гомера, ибо никакая иная литература не в состоянии представить творение, в котором соединилось бы столько простоты с таким художественным совершенством.

Некоторые полагают, что древние языки отвлекают внимание учеников от действительности, от громких и настоятельных требований жизни с ее разнообразными, всё возрастающими потребностями. «Путь через греков и римлян, — говорят, — или совсем не приводит или приводит слишком поздно в отечественные леса и рудники, на наши фабрики и биржи, к современному сельскому хозяйству и к коммерческим конторам, и т. д. Против этого ничего нельзя возразить, когда те, которые хотят возможно ранее вступить в практическую жизнь и возможно скорее вкусить насущного куска хлеба, считают дорогу к этой цели через Элладу и Рим за потерю времени; мы чистосердечно желаем, чтобы эти практические потребности были удовлетворены посредством устройства технических школ; мы тем более этого желаем, что тогда высшие училища, освободившись от элементов, противудействующих их основному началу, стали бы тем с большею энергией преследовать свои цели. Только никто не должен думать, что время, посвященное умственному образованию, может быть когда-нибудь потеряно. Отечественные леса и рудники окажутся мало производительными для человека недостаточно образованного, как бы он рано за них ни принялся; ибо успех и этого дела зависит не от одной механической ловкости; успех здесь, как и во всех отраслях практической деятельности, нуждающихся для своего усовершенствования в высшем образовании, зависит гораздо более от умственных способностей и силы воли. Если кто еще в этом сомневается, пусть посмотрит на Англию. Англичан постоянно заботит в воспитании не столько то, что дети знают, как то, что они могут; в этом заключается альфа и омега их педагогической мудрости, в этом и главнейшая причина тех изумительных результатов, которыми они далеко опередили, по всем самым разнообразным отраслям теории и практики, все народы мира. Посадить мальчика верхом на дикую лошадь, чтобы видеть, как он справится с необузданным животным, или довести юношей до сочинения греческих и латинских стихов в таком совершенстве, в каком это немыслимо ни в какой иной стране, — вот настоящая английская система; и эти оба, столь, по-видимому, разнородных приема воспитания служат одной и той же цели: развитию самостоятельности и энергии воли. Древние языки в Англии исключительнее и одностороннее, чем где-либо, составляют вещество, на котором упражняются духовные силы юношества; несмотря на это, Англия господствует над всеми народами в сельском хозяйстве, промышленности, торговле и механике. Кажется, трудно найти более наглядное доказательство, что не древние языки преграждают пути к практической жизни, что, напротив того, в странах, жалующихся на застой промышленности и торговли, скорее следует обращать жалобы на недостаток умственного образования, то есть на пренебрежение к древним языкам или на поверхностное их изучение.

Наконец, в последнее время слышались отзывы, что Россия менее чем другие народы нуждается в усвоении образовательных элементов древних языков, так как она не связана никакими преданиями ни с Римом, ни с классическою Грецией⁶. Казалось бы, кроме новых греков, нет другого народа более связанного своими историческими судьбами с древними эллинами, как народ русский. Россия заимствовала от греков свою азбуку, древнейшие свои литературные произведения, немало государственных постановлений и, наконец, религию; первое историческое упоминание о русских принадлежит греческому писателю IX века по Р.Х., и греческие источники чрезвычайно важны для первоначальной русской истории. Конечно, Россия связана преимущественно с византийской цивилизацией; но, чтобы понять Византию, нужно же прежде ознакомиться с древней Грецией. Итак, во внешних побуждениях к изучению греческого языка нет у России недостатка. В каком же положении находится ныне этот учебный предмет в России? Молодые люди, намеревающиеся посвятить себя филологическим занятиям как специальному призванию всей своей жизни, — даже такие молодые люди вступают часто в университеты с таким скудным запасом познаний в греческом языке, что они не имеют даже навыка в склонениях; греческие цитаты, попадающиеся в русских ученых сочинениях, заключают в себе часто столько же ошибок, сколько слов; русские переводы греческих авторов исполняются не иначе, как при помощи иностранных переводов, и к тому же часто самых худших, и подобными учеными пособиями пользуются у нас не только дилетанты, но даже ученые с громкою известностью. Короче сказать: Graeca non leguntur.

---

⁶ Ср. замечание на проект устава общеобразовательных учебных заведений, ч. II, стр. 188, изд. Министерства Народного Просвещения. (Прим. Авг. Наука.)

---

Но греческим языком необходимо заниматься, как мы уже видели, и без всяких внешних или практических к тому побуждений. Основательное образование юношества, кажется, нужно для России не менее, чем для всякой другой страны вселенной; а «учиться греческому языку — это лучшее, что только может сделать человек для своего формального умственного образования⁷. О греческом языке, да и вообще об умственном развитии можно сказать то же, что и обо всех без изъятия учебных предметах. С известной точки зрения все на свете науки не практичны в том отношении, что они во всей своей совокупности стремятся непосредственно лишь к исследованию истины и к расширению круга наших познаний, а не к увеличению матерьяльных благ; между тем все без изъятия науки имеют самое могущественное и благодетельное влияние на все без изъятия человеческие отношения, содействуя раскрытию и воспитанию умственных и нравственных сил человека, которых развитие необходимо и для самой практической жизни. Кто же так слеп, что не видит, что русский народ еще не играет в истории всемирной цивилизации той роли, которая, вследствие замечательных его естественных способностей, может быть от него ожидаема и даже требуема. Если нас не обманывают самые очевидные признаки, то главная причина этого запоздания России на пути всемирного просвещения заключается в недостаточном развитии даров природы, другими словами в поверхностном образовании, или, что одно и то же, в нерадении к древним классическим языкам, особенно к греческому. Латинский и греческий языки взаимно пополняют друг друга; нет возможности с истинным успехом образовать юношество исключительно в одном из этих языков; если же какая-нибудь необходимость может заставить откинуть один из двух, то, конечно, скорее можно было бы обойтись без латинского, чем без греческого языка.

---

⁷ Слова акад. Видемана в прекрасной статье его (см. Месяцеслов, 1861), которую мы в особенности рекомендуем читателям. (Прим. Авг. Наука.)

---

Один знаменитый химик хочет измерить высоту образованности народа количеством потребления мыла. Может быть, это и можно допустить, если имеются в виду только внешние утончения жизни — культура (cultus), в тесном смысле слова; для духовной же образованности (humanitas) можно найти более верный масштаб, и именно в степени потребления экземпляров греческих классиков. Будут ли древние языки, освободившие нас от цепей средневекового варварства, служить и во все времена необходимым фундаментом высшего умственного образования? Кто может это сказать. Но до сих пор они, несомненно, имеют это значение.

 

Прежде: О преподавании греческого языка в духовных училищах

Репетитор по древнегреческому языку аз есмь...

Далее: Об относительном достоинстве различных предметов...

ИЗУЧЕНИЕ ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОГО ЯЗЫКА ОНЛАЙН Филологическая премудрость от создателя сайта zaumnik.ru УРОКИ ЛАТЫНИ ПО СКАЙПУ

 

---

© ЗАУМНИК.РУ, Егор Поликарпов, преподаватель древнегреческого языка и учитель латыни: научная редактура, ученая корректура, переводы с древних языков, оформление. Для заказа услуг репетитора по древним языкам или переводчика просьба писать сюда: zaumnik.ru@mail.ru, либо сюда: vk.com/repetitor_latyni, либо сюда: facebook.com/polycarpov.