---

Лекция IV

ЛИТЕРАТУРНОЕ ЗНАЧЕНИЕ БИБЛЕЙСКИХ КНИГ. АГИОГРАФИЯ. ЖИТИЯ СВЯТЫХ. ПРОЛОГ. МИНЕИ ЧЕТЬИ. ПАТЕРИКИ. РАССКАЗЫ О ГЕРАСИМЕ И ЛЬВЕ, О МАРКЕ ФРАЧСКОМ, О ТАИСЕ. ОТРАЖЕНИЕ ПАТЕРИЧНЫХ РАССКАЗОВ В НАЧАЛЬНОЙ РУССКОЙ ЛЕТОПИСИ

Коснусь собственно литературной роли переводных культовых книг в древней России. Нет сомнения, что они употреблялись не только в церковном обиходе. Люди привилегированные, в смысле обилия досуга и доступности книжных занятий, читали сами эти книги и получали представление о возможности подражать их жанрам, сюжетам и их литературному языку. Если, например, Евангелие читалось свободно, а не для исполнения только церковного устава, оно воздействовало и как художественно-литературный памятник целым рядом приемов чисто литературных, рядом притч и афоризмов, драматических рассказов и сентенций, назначенных действовать на чувство.

Из многих культовых книг (если бы пользоваться ими как предметом свободного чтения) русские книжники могли бы усвоить много интересных литературных манер и поэтического материала.

Перед «Библией русской», напечатанной Скориною в 1517 г., есть предисловие, где приблизительно говорится:

Вот перед тобой Библия, которая состоит из разных частей, дающих познание всех семи наук. Если ты хочешь знать исторические книги «о военных и о богатырских делех», читай книги Судей или Маккавейские, которые правдивее повестей об Александре Македонском и о Трое. Если хочешь знать летописец за много тысяч лет, — читай книги Паралипомена. Если хочешь знать моральную философию,— вот Притчи Соломона, которые научат и риторике, «еже есть красномовность». «Восхощеш ли учитися музики, то есть певници, премножество стихов и песней светых по всей книзе сей знайдеши» (прежде всего разумеются «Песнь песней» и «Псалтырь»).

Другими словами, издатель Библии 1517 г. хотел сказать: если ты возьмешь Библию, то там найдешь массу жанров — и исторический жанр, и философский, и чистейшую лирику, как «Песнь песней», и прямо героические картины — в Маккавеях. Представьте себе русского книжника, который получил такой сборник художественных образцов. Конечно, он мог себе выбрать здесь любой материал для подражания. А то, что Библии действительно подражали, это легко доказать. В начальной русской летописи, которая называется «Повестью временных лет», есть рассказ о том, как печенеги в 992 г. сошлись с войском Владимира. Они выставили своего богатыря с предложением русскому войску найти у себя ему супротивника, и кто в этой дуэли победит, того войско будет считаться победителем. Русские стали искать у себя поединщика и в поисках узнали, что есть какой-то старик, один из сыновей которого необычайно силен. Отец рассказывает о нем, что, когда однажды он сказал сыну что-то противное, а тот в это время мял воловью кожу, он так рассердился, что разорвал кожу, которая была у него в руках. Русские выставили этого богатыря на бой с печенежином, и русский богатырь этого печенежина убил. Подобная повесть рассказывается и в библейской «Книге Царств» о Давиде и о Голиафе. Русский летописец, которому заказано было писать, о чем не имелось даже предания, сочинил этот эпизод в подражание Библии. Отметим странное обстоятельство, что в древней русской литературе не только нет подражания «Песни песней», но и цитаты из нее редки. Это — великолепное произведение, и нужно быть очень тенденциозным, чтобы искать здесь какую-то религию. Может быть, в поэтической светскости и кроется причина непопулярности «Песни песней» у древних книжников.

Из библейских книг Ветхого завета средневековые литераторы особенно охотно пользовались историческими, пророческими и афористическими, приводя отсюда к месту цитаты к подражая не только в структуре, в оформлении, но и в содержании. Представители исторической беллетристики, летописцы и повествователи пользовались, например, Книгами Судей и Царств, Пророками и Псалтирью; проповедники и агиографы — Пророками, Псалтирью, Премудростью Иисуса Сирахова и Притчами Соломона. Менее были использованы книги Нового завета, Евангелие и Апостол; если не считать агиографов, которые строили жития святых по чертам биографии Христа, эти книги служили главным образом для морализации. Следует оговориться, что все такие заимствования попадали в средневековые русские произведения не всегда непосредственно из библейских книг, а через те или другие византийско-славянские сочинения, уже использовавшие Библию. Нельзя преувеличивать высоту творческого восприятия русских книжников, приписывая именно им ту замечательную антологию образов, которая была извлечена из библейских книг. Эта антология сложилась постепенно и преимущественно за русским рубежом. Библеизмы, попавшие в русский фольклор, нельзя свести к усвоению по слуху; большинство их попало в фольклор не из чтения в церкви, а путем, элементарной школьной выучки (например, учения грамоте по Псалтири), реже через иное проникновение в малограмотную среду книжных произведений.

Перейдем к повествовательным памятникам агиографии, пришедшим к нам весьма рано и уже в XI в. вызывавшим русские подражания.

По византийским традициям, взятым из иерархических отношений, непосредственно разговаривать с богом было нельзя. Как и в других религиях, созданы были посредники, к которым и обращались. Эти посредники стояли к людям ближе, они могли защитить и передать мольбу в следующие инстанции. Такие посредники назывались святыми, по-латыни «санктус», по-гречески «агиос», по-болгарски «свент», по-русски «свят» или «святой».

Об этих святых была большая литература, состоявшая из биографических произведений, называвшихся по-болгарски «житиями».

В ученом мире житийная литература называется «агиографией». Конечно, в житийной биографии каждого святого осуществляются известные лозунги, т. е. каждый святой изображался как представитель той или иной рекомендуемой добродетели, причем о святых сообщалось не то, что происходило в действительности, но что было бы характерным для святого как представителя определенного лозунга. Ну, скажем, аскет не должен пить и есть в известные сроки; значит, если святой — аскет по специальности, то предполагается, что он был аскетом уже в детском возрасте, т. е. если по церковному уставу не полагалось в среду и пятницу принимать молоко, то, будучи трудным младенцем, святой (как повествует житие) не сосал грудь в эти дни.

Святые представляли собой целый ряд общественных категорий и специальностей, соответственно чему между ними и распределились схемы образцового поведения (добродетели). Чудотворение для святых было обязательным — если не при жизни, то по смерти, таким образом житиям принадлежала и магическая роль. В жития вошли легенды с разных концов мира и от разных религий, поскольку страны древности находились в общении. Христианизация и национальное освоение были лишь последним этапом развития и оформления житийных сюжетов, мотивов и фабул. Государственные церковные организации Восточной и Западной Римской империи заготовили было житийный материал на все вкусы, для воздействия на все общественные классы, искусно проводя идеологическую нить феодального миропонимания через повествовательную ткань. Коррективом этому воздействию было житийное творчество так называемых еретиков, противопоставлявших каноническому рассказу апокриф. В литературном отношения жития святых очень интересны, и многие писатели XIX—XX вв. извлекали оттуда поэтические черты для своих произведений. Что касается Византии, то заготовленный на все потребы житийный материал она объединила для культового обихода в сборники определенного состава. Один такой сборник, уже по переводе его на славянский язык, назывался «Прологом», другой сборник назывался «Четьи Минеи», т. е. чтомые месячные книги.

«Пролог» так назван славянским его переводчиком по недоразумению. Заглавие этой книги по-гречески было «синаксарь», т. е. сборник. Но в начале «синаксаря» помещалось предисловие — по-гречески «прологос». Так вот, при переводе перепутали, главное название утратили, а «предисловие» поставили как общее заглавие книги.

Переводный текст «Пролога» в славянской и русской книжности обыкновенно делится на две части, соответственно двум половинам года, и заключает два тома листового формата, толщиною вершка в три каждый, если писано на пергамене; если на бумаге, то втрое тоньше.

«Пролог» — книга, содержание которой разделено на 12 месяцев. Так и начинается: «месяц сентябрь, рекомый рюен» по-славянски, по-еврейски называется так-то, «имать дней столько-то». Потом идет «день первый» сентября, начинающийся житием «иже во святых отца нашего Симеона Столпника» и т. д.

Все святые расположены на каждый день группами. Память святого и его житие помещается в известный день в зависимости от даты смерти или других причин. Обычный размер житийной биографии не превышает строчек 20. Эти биографии «Пролога» похожи лаконизмом на надгробную надпись: например, «родился там-то, жил благочестиво, был сделан епископом». Если написал что-либо, то указывается: то-то написал, потом скончался. Если мученик, то указывается, что не поклонился языческим богам, был поэтому послан к царю, к Диоклетиану, который велел его мучить, погрузить в котел с кипящим свинцом, — и он скончался.

В «Прологе» помещено немного поучений и духовных анекдотов, заимствованных из особых сборников «Патериков». Если «Пролог» есть собрание «надгробных надписей», то «Минея Четья», я бы сказал, есть собрание романов о святых, пространных повестей, полных легендами и интересных в литературном отношении. Так, в этих пространных житиях мы, например, встречаем зерно легенды о Фаусте (житие Киприана и Устины), миф о египетском боге Горе (житие Георгия Победоносца), сказочный сюжет о выборе царской невесты (житие Филарета Милостивого), биографию Будды (житие Варлаама и Иоасафа, царевича Индийского) и т. д. Едва ли, однако, все 12 книг «Миней Четьих» (толщиной вершка 1½ каждая) были известны у нас в глубокой древности — в XI—XII вв.

«Пролог» появился рано и пользовался большим распространением. Если вы придете в любую библиотеку и увидите пергаменные кодексы, то можете сказать, что половина или треть всех этих пергаменных книг содержит «Пролог». Во всяком случае можно засвидетельствовать это для древнехранилищ Москвы и Ленинграда.

«Пролог» был переведен с греческого совместно двумя националами: русским и болгарином. Для такой кооперации существовали монашеские колонии, где жили представители разных национальностей — в Константинополе, на Афоне, у нас в Киево-Печерском монастыре, и, очевидно, в этой монашеской компании переводился «Пролог». Участие в «Прологе» русского переводчика установил знаменитый, ученый 40-х годов XIX в. Александр Христофорович Востоков. Он заметил, что в одной статье «Пролога» народ, живший около Нила, назван «глазатым», чему в греческом оригинале соответствовало слово «влемюес». «Влема» — око, глаз. Перевод «глазатые» мог, по Востокову, сделать только русский, потому что только в России есть слово «глаз», а у остальных славян «око», «очи». Раз «влемюес» переведено «глазатые», значит переводил русский. Таково изящное заключение Востокова. М. Н. Сперанский, в свою очередь, доказал, что здесь участвовал и болгарин; отсюда получилось заключение, что «Пролог» был переведен кооперацией двух славянских националов, русского и южного славянина.

Обратимся к «Патерику», который по-русски назывался еще «Отечником» и «Старчеством» (греческое «патер» значит «отец», а церковник, монах у нас назывался «старцем», независимо от возраста). Византийских патериков было много, и они были разноместны по происхождению и разнообразны по содержанию. Одни были изложены в Египте (патерики Скитский, Лавсаик), другие в Иерусалиме, в Палестине (патерик Синайский), в Италии; был «Патерик азбучный», статьи которого были изложены в последовательности букв азбуки, и т. д. Что это за книжки? Они состоят не из цельных житий святых, а из анекдотических эпизодов, приуроченных к святым соответствующей территории (Палестина, Сирия, Италия, Египет и т. д.). Сказания об египетских святых наполнены борьбой их с демонами; в сирийских и палестинских выдвигаются подвиги аскетизма в форме столпничества, молчальничества, затворничества. Позднее составлялись сводные, компилятивные патерики, например, «Луг духовный» (Лимонарь) VII в., в котором отразились, с одной стороны, еврейские талмудические предания, с другой — арабские рассказы (в связи с начавшимся тогда господством арабов).

Берется какой-нибудь анекдот, иллюстрирующий религиозное направление и силу подвига святого, обычно строгого аскета пустынника, и рассказывается в новеллистическом или сказочном стиле.

Легендами-новеллами патериков пользовались много позднейшие писатели: у нас Лесков, Лев Толстой, а за границей — Анатоль Франс.

Новеллы патериков очень любопытны, некоторые из них «божественны», некоторые прямо безбожны, одни трагичны, другие юмористичны. Во всяком случае красивых вещей там очень много. Две-три новеллы патериков художественно пересказаны Федором Ивановичем Буслаевым.

В одной из них повествуется, что в Иорданской долине Палестины была небольшая обитель, где жило несколько монахов и среди них старец Герасим (старец значит монах). Однажды он ушел в пустыню, так как обитель стояла на краю пустыни, и видит: тащится лев, рычит и жалуется на больную лапу. Герасим спокойно подошел ко льву, взял за лапу и вытащил большой шип терновника и таким образом исцелил ему ногу. Затем Герасим направился к себе в обитель, и лев пошел вместе с ним. Герасим привел его в монастырь. Лев здесь прижился, и ему поручили провожать осла, который возил воду из Иордана. Лев вел за недоуздок осла, ждал, когда нальют воду, и приводил осла обратно. В один день лев заснул у Иордана, пока наливали воду, а в это время мимо проходил арабский караван. Видя, что осел один, арабы взяли его и увели. Когда лев проснулся и не увидел своего осла, он начал бегать по пустыне, но осла нигде не было. Тогда он пошел в монастырь, поджавши хвост и опустив голову. Там встречает Герасима, который спрашивает его: «где осел?» Лев еще больше сконфузился, а Герасим говорит: «ты съел осла». Если бы лев обладал речью, то что-нибудь сказал бы в оправдание, но он этим не обладал и ушел пристыженный от любимого старца.

Затем льву понадобилось сбегать в пустыню и там он видит: идут арабы и среди них монастырский осел. Лее обрадовался и гневно бросился на караван. Арабы разбежались, лев взял осла и с торжеством привел в обитель в доказательство полной своей невинности.

Через некоторое время льву опять пришлось удалитьоя из монастыря; когда он вернулся, то его встретил другой старец со словами: «а ты знаешь, нашего старца Герасима нет, он умер». Лев опечалился, пошел вместе с ним на могилу Герасима, склонился над могилой, заревел, несколько раз ударился головой о могильный холм и умер.

Не было европейской национальности, которая бы не использовала этот сюжет, основа которого восходит к античной литературе (лев Андроника у Авла Геллия). Его рассказывали, рисовали и резали на кости.

Кстати сказать, отношение Санчо к своему ослу, похищение у него осла и обретение похищенного заимствовано Сервантесом из этого анекдота, только анекдот так перелицован, что трудно его узнать.

Передадим второй анекдот из «Патерика». Один монах решил пойти и познакомиться с изумительным чудотворцем, который назывался Марком и жил на Фрачской горе в пустыне. Сначала рассказывается, как трудно туда дойти. Изнывая от жажды, странники лежали долго в бессознательном состоянии, затем чудесной помощью оправились и зашли в глубокую пустыню. Из горы к ним навстречу вышел старик, весь покрытый волосами, без всякой одежды. Они подошли к нему, поздоровались, и тот задал вопрос: «Чадо, скажи, пожалуйста, стоит ли еще мир?» Старик Марк так зажился в этой пустыне, что не знал, существует ли остальной мир. Затем старик повел их в гору, где предложил подкрепиться пищей. Он хлопнул в ладони, и по этому знаку появилась скатерть, а на ней питье и пища. Когда поели, Марк похлопал опять в ладони, и скатерть-«самобранка» свернулась и исчезла, совсем как в русской сказке.

В одном из патериков мне попался драматический рассказ о том, что какой-то мучитель, скажем Диоклетиан, велел привести себе лиц, виновных в нарушении религиозных обычаев (они не стали есть жертвенную пищу). Когда привели к нему христианку Таису, он посмотрел на нее и говорит: «Ты мне очень нравишься. Если пожелаешь быть моей любовницей, то я тебя пощажу, а иначе замучу». Та согласилась с предложением. Он привел ее к себе домой. Увидев дворец и при нем роскошньгй сад, Таиса говорит мучителю: «За то, что ты спас меня от смерти, я окажу тебе услугу. Покажу тебе травку, которую если на себя положишь, то будешь сохранен от любой раны. Тебя тогда никто не сможет убить». «А где она растет?» «В этом саду». «Принеси ее». Таиса обмотала вокруг шеи траву и говорит: «Попробуй ее силу, возьми меч, ударь по моей шее, и увидишь, что я останусь цела». Он принес меч и... отрубил ей голову, что и требовалось мученице.

Как видите, в новеллах патериков религиозный момент иногда совершению ничтожен. Это просто «арабские сказки» с сюжетами, широко распространенными.

Патерики не остались без влияния ва древнюю русскую литературу. Например, в начальной летописи рассказывается под 1074 г., как в Киево-Печерском монастыре было «несколько муж чудных», именно четыре великих чудотворца: Дамиан пресвитер, Иеремия, «иже помняше крещенье земле Русьскыя», Матвей и Исакий, которые видели то, что другие не могли видеть. Когда Матфей-прозорливец пришел однажды в церковь, то увидел, что на месте игумена стоит осел. А это потому, что игумен Никон проспал. Этот же чудотворец увидел, что некоторые из братий во время церковной службы впадали в расслабление, потому что ходил, во образе ляха, черт между ними и бросал цветочки. Кому цветочек попадет, тот уходил из церкви и засыпал.

Здесь сказалось влияние переводных патериков, своеобразно перелицованных на русский бытовой лад. Патерики довольно легко читаются. Есть русские их переводы XIX в., но, к сожалению, сделанные нехудожественно.

 

---

 

---

---

© ЗАУМНИК.РУ, Егор А. Поликарпов, 2012 — научная редактура, ученая корректура, оформление, подбор иллюстраций; все права сохранены.

© ЗАУМНИК.РУ, Егор А. Поликарпов, 2012 zaumnik.ru@mail.ru